— Согласен.
— Устроим вечеринку?
— Федра!
Детектив остался недвижим, а вот бармен резко повернулся ко входу, откуда прозвучал оклик, и широко улыбнулся:
— Саламандры…
Два рыжеволосых здоровяка остались у дверей. Спокойные, даже слегка расслабленные, но бармен знал, с какой немыслимой скоростью способны среагировать на угрозу эти «расслабленные» ребята — тренированные рыцари Ордена.
— Добрый день, Кнуций.
Де Корге вошёл в заведение через пару секунд. Костюм в идеальном виде, галстук повязан консервативным узлом, свежайшая и белейшая сорочка, начищенные до блеска туфли, в левой руке — шляпа… Магистр был одет с привычной неброской элегантностью, а вот выглядел плохо: то ли усталым, то ли задёрганным, то ли расстроенным. Отвратительно выглядел. Сильно постаревшим.
— Добрый день, магистр. — Кнуций прекрасно знал вкус высокого гостя и резво выставил на стойку бокал с коньяком. — Чем обязан?
— Ты — ничем. Я пришёл к челу.
— А я то ломаю голову: почему ваши телохранители его окликнули?
Де Корге уселся на высокий табурет рядом со сгорбившимся Федрой, сделал маленький глоток коньяка и выразительно посмотрел на бармена.
— Кнуций!
— Чего изволите?
— Иди в подсобку и не подслушивай.
— Уже.
Огорчённый бармен исчез из поля зрения. Магистр же повернулся к детективу и услышал глухое:
— Сегодня ночью меня пытались убить.
— Я знаю.
— В моём доме.
— Я знаю.
— По вашему приказу. Глоток коньяка.
— Тебя пытался убить тот же преступник, который расправился с Тиной.
— Меня пыталась убить Джина.
— Вы же были любовниками.
— До вчерашнего дня я о Джине слыхом не слыхивал.
— Мои… люди доложили, что застали вас в постели. Джина погибла, пытаясь спаст и тебя от чёрного. И я хо чу добраться до него.
— Почему?
— Не твоё дело.
— Боишься, что все узнают о Рудольфе?
— Что?
Но поздно, поздно, поздно…
Левой рукой Федра удерживает попытавшегося вскочить магистра, а правой бьёт. Сначала — не прикасаясь, бьёт магией, активизируя аркан стремительными жестами и срывая защищающие де Корге заклинания.
В спину детектива врезаются две слепяще-белые молнии. В спине детектива появляются две обожжённые дыры.
Но это не мешает ему нанести второй удар. Смертельный. Из правой руки Федры выскакивает острейшее костяное лезвие, которое безжалостно режет магистру горло. Глубоко. Насмерть. Кровь заливает стойку.
— За Рудольфа!
На третьем вздохе детектива бьёт подоспевший телохранитель. Усиленная магией дубинка раскраивает Федре череп, и слышен изумлённый возглас:
— Это голем!
Голова болела так, словно ей заплатили за мои мучения, даже три таблетки аспирина не помогли.
Голова болела даже во сне. То есть сначала мне снилось, что она болит… Или снилась боль — не знаю. А потом я от этой приснившейся боли проснулся и понял, что всё происходит наяву. Не знаю, как там у вас, но я впервые в жизни проснулся не с головной болью, а от головной боли, и ничего весёлого, поверьте на слово, в этом нет. Оба полушария ломило так, словно между ними шла ядерная война, в затылке поселился чокнутый дикобраз, давление пыталось выдавить глаза куда подальше, а в центре всего этого безобразия пылал раскалившийся докрасна мозжечок.
Разлепив глаза, я увидел перед носом флакон с таблетками, стакан воды, схватил их и жадно выпил. Но толку — чуть, боль никуда не делась, единственное достижение — горло промочил.
И понял, что я не дома.
— Чёрт…
— Ты ещё не знаешь, какой суровый чёрт, — грустно произнесла Мира.
Я повернулся и скривился. Нет, скривился я вовсе не от того, что увидел в кресле связанного следователя: руки скотчем примотаны к подлокотникам, ноги — к ножкам, несколько раз вокруг тела — всё как полагается. Скривился я от того, что в затылке щёлкнуло, потом хрустнуло, потом задёргалось, полушария столкнулись, мозжечок испуганно ухнул вниз, и меня едва не вырвало.
— Привет, — негромко сказала Мира.
— Привет.
Будучи человеком романтического склада, я ожидал услышать уместное: «Дорогой, спаси меня!», «Милый, разрежь мои оковы!», «Ты — моя единственная надежда»… Ну или что-нибудь в этом роде. В конце концов, она связана, я — нет, голова болит, ничего не понятно, но надо что-то делать. Однако Мира неожиданно произнесла другое:
— Ты давно не звонил.
И кто, скажите на милость, разберёт этих женщин? Мы на краю гибели… наверное… а она начинает выяснять отношения.
— Не хотел тебя подставлять, — нашёлся я, чувствуя себя настоящим героем.
Ну не говорить же красивой женщине, что перестал испытывать к ней те странные сладкие чувства, которыми наслаждался во время нашего первого свидания.
Исчезла страсти легкая вуаль,
Поникли хризантемы в парке,
Скажи мне, как тебя зовут?
А то я позабыл в запарке…
— Не хотел подставлять? — Мира усмехнулась. — Ты перестал звонить и отвечать на звонки сразу после того, как подлый шас скормил тебе «облатку холодного сердца».
Аспирин наконец начал действовать, поэтому я без труда припомнил таблетку, которую Стальевич велел мне проглотить после неудачного свидания. Но всё равно спросил:
— Кто скормил?
— Не важно, — зло ответила госпожа следователь. — Ты не контролировал себя.
Ага, а во время нашего свидания я себя прямо-таки обконтролировался: и когда с собачьим обожанием исполнял все капризы Миры, и особенно когда готов был наброситься на Стальевича за то, что он нас задержал. И вчера ночью я тоже себя контролировал, когда готов был сдохнуть, защищая Джину. «Облатка холодного сердца», говоришь? Звучит интригующе, и если старый торгаш действительно мне её скормил, то нужно ему заплатить.
Я, возможно, не самый умный в мире частный детектив, но выводы делать умею. Особенно когда они буквально ломятся в дверь. Но главное моё достоинство заключается в том, что, если очевидные выводы противоречат и разуму и логике и кажутся невероятными даже по меркам передачи «Битва экстрасенсов», я нахожу в себе силы отказаться от стереотипов и соглашаюсь принять ситуацию такой, какой она кажется.
Я не мог объяснить тёмную фигуру с ярко-жёлтыми глазами и потому принял данное рыжими определение — голем. И таким же големом, судя по всему, был здоровенный Гамлет, личный телохранитель старого… шаса, как выразилась Мира. Не знаю, что это, но пусть называется так.
