Ну, так и есть. Снова зарделся. Эмоциональный барометр мальчика настроен слишком тонко — все чувства написаны на лице.
Полная противоположность Курту Добблеру. У того полная атрофия эмоций.
Стоп! Айзек что-то бормочет:
— …Извините, если я осложнил…
— Да, осложнили, — сказала Петра. — И ладно. Вы правильно сделали.
Он замолчал. Петра легонько взяла его за предплечье.
— Послушайте, благодаря вам я слегка развеселилась. Он выдавил улыбку.
— Дело в том, — продолжила она, — что сегодня я вовсе не планировала влезать в полдюжины нераскрытых дел, которые, возможно, так и не будут доведены до концам Но вы правы: на них следует обратить внимание, уж слишком много в них общего.
Когда она это решила?
Когда увидела, что все жертвы погибли от однотипных ранений?
Или, может быть, раньше. Вероятно, почувствовала сразу, только сама себе в этом не признавалась.
— Если я брошу это, то окажусь не лучше Баллу и Мартинеса. Поэтому я их беру. Хорошо?
Он что-то пробормотал.
— Прошу прощения?
— Надеюсь, что вы справитесь.
— Справлюсь, — сказала она. — Так или иначе.
Вы только ее послушайте. Маленькая мисс Карма. — Десерт будете?
И, не дожидаясь ответа, Петра подала знак рыжеволосой официантке.
ГЛАВА 16
Айзек понял, что сделал ошибку.
Он сказал Петре, чтобы она высадила его на перекрестке Пико и Юнион. Возле автобусной остановки, где он выходил обычно, за четыре квартала от дома. Ему не хотелось, чтобы она видела магазины, торгующие дешевым спиртным, и деревянные дряхлые строения, превращенные в дома дневного пребывания. Четырехэтажные оштукатуренные развалюхи, такие же, как и его дом, сплошь покрытые граффити.
Его мать содержала квартиру в безупречной чистоте. Его дом был не хуже соседних. То есть такой же плохой. Иногда бездомные входили в вестибюль и справляли там нужду. Когда Айзек поднимался по скрипучим ступеням на свой третий этаж, то старался не притрагиваться к перилам, выкрашенным коричневой краской. Красили их так часто, что они казались желатиновыми. Иногда они и в самом деле были липкими как желе: к ним приклеивали жевательную резинку. И кое-что похуже.
В последний год учебы в колледже, когда голова его была забита биологией и органической химией, он стал, входя в дом, надевать резиновые перчатки. А перед дверью своей квартиры поспешно снимал их и прятал.
Шум, запахи. Он старался от всего этого отключиться.
Сегодня утром, отправляясь в университет, он отметил, что фасад дома кажется более неприглядным, чем всегда.
Вечерами он мог забыть об этом, его воображение устремлялось к величественным деревьям и прекрасным кирпичным университетским стенам, к старинным фолиантам библиотеки Доэни.
Его другая жизнь.
Жизнь, которая когда-нибудь у него будет. Возможно. Кого он дурачит? Петра умна, она знает, что семья Гомес живет не в особняке.
И все же мысль о том, что она увидит его дом, вызывала в нем протест.
Поэтому он пошел пешком.
Поворот направо, мимо магазина, облюбованного старыми пьяницами, темные улицы, переулки, а здесь, как всегда, бродяги и наркоманы.
Смирившиеся со своей судьбой. С некоторыми из них он перебрасывался словом-другим. Иногда отдавал им остатки завтрака: мама укладывала ему с собой слишком много.
Впрочем, по большей части он их игнорировал, они отвечали ему тем же.
Так было многие годы, никаких эксцессов.
Сегодня он попал-таки в переделку.
Он не замечал их, пока они не начали смеяться.
Позади него слышалось хриплое громкое улюлюканье. Очень близко. Когда они за ним пошли?
Он был занят своими мыслями: Марта Добблер, Курт Добблер.
28 июня не за горами.
Петра. Темные глаза. Как она расправилась с огромным стейком! Сжала его предплечье… руки тонкие, но сильные. Агрессивность, но такая женственная.
Снова взрыв хохота за спиной. Ближе. Обернувшись через плечо, он ясно увидел их в свете фонаря.
В футах тридцати от него. Трое. Развинченные движения.
Треплются. Наскакивают друг на друга. Смеются. Испанская речь с мексиканским акцентом. Через слово — английский жаргон, точнее единственный смачный глагол «фак», и все его производные.
Айзек ускорил шаг, осторожно и быстро оглянулся.
Круглые бритые головы. Невысокого роста. Мешковатая одежда.
Один из них вскинул к небу кулак и издал вопль. Голос высокий, как у девчонки.
Возможно, все это не имеет к нему отношения. Может, они просто болтаются по улице.
Они по-прежнему толкали друг друга. Юные голоса. Несвязная речь. Панки. Должно быть, находятся под действием стимуляторов.
До дома еще два квартала. Он обернулся.
Они не отставали.
Он пошел еще быстрее.
Один из них крикнул:
— Гомик! Ну и дела!
Все эти годы, несмотря на криминогенную обстановку в районе, он ни разу не попадал в такой переплет. Обычно к восьми часам вечера он уже был дома. Но сейчас время близилось к одиннадцати. Они с Петрой вернулись в участок поздно, и он еще немного посидел там. Петра работала за столом, а он делал вид, будто не обращает на нее внимание.
Притворялся, что и сам работает. Ему просто хотелось посидеть с ней за компанию.
Петра.
День промелькнул так быстро. Он был рядом с ней, смотрел на нее, слушал. Вникал в тонкости работы детектива, узнавал такое, о чем не прочтешь ни в одном учебнике. Высказывал мнение, если она им интересовалась. И она спрашивала куда чаще, чем он того ожидал.
Интересно, по доброте душевной или она действительно ждала от него помощи?
Пожалуй, задавала вопросы искренно: Петра не терпела дураков.
— Эй, ты, гомик, извращенец поганый, который час? Айзек продолжал идти.
Остался один квартал.
Обед, десерт, «эспрессо» — такого кофе он никогда не пил. Даже когда доктор Гомперс изредка приглашал его на ланч, такого кофе ему не подавали.
— Эй, поганец, куда несешься?
Айзек перешел на рысцу и услышал их крики, улюлюканье и топот ног. Айзек наддал скорости и почувствовал, как мгновенно взмок.
Слава богу, Петра не видит его позора.
Резкий удар в поясницу. Тяжелый ботинок угодил по почкам. Пронзила боль, он пошатнулся, но остался на ногах, хотя и сбился с ритма. Когда он снова попробовал бежать, кто-то дернул его кейс.
