— Правильно…
Следить с беспилотника было заманчиво, но рискованно. Потому что вся информация, полученная с беспилотников, архивируется, равно как и то, кто давал те или иные задания. И потом все это можно поднять и выяснить: кто знал о наличии террористов в городе, но ничего не предпринимал. А отвечать на вопросы судей военного трибунала никому не хотелось…
— После того как все будет сделано, разберешься с ними. Живыми никого не брать. Только тихо, не привлекая внимания.
— Без сопливых.
Все четверо помолчали — говорить в общем-то было не о чем. Каждый из них принял решение — и теперь каждый ставил на зеленое сукно все, что у него было, включая жизнь. Жизни четверых — против жизни Царя.
— Ну? — Один из заговорщиков и изменников протянул руку ладонью вниз. — Как в старые времена, один за всех.
Три руки легли сверху:
— И все за одного…
Ранняя весна 2016 года
Вива ла террор
Путиловские верфи
близ Санкт-Петербурга
Беспорядки у дворца сошли как-то на нет — левые и центристские партии получили в Думе достаточное представительство, а наиболее яркие их лидеры оттачивали ораторское искусство в Таврическом дворце. Некоторые же из тех, кто в Таврический дворец не попал, оттачивали свое ораторское искусство перед судьями в качестве обвиняемых. При полном равнодушии к их судьбе тех, кто в Таврический дворец попал, вполне понятном, ибо конкуренты. Остались студенты, городские сумасшедшие и гуляки, которые каждый день выбирали, куда им идти: на митинг или «в клуб, зависать». Эту последнюю категорию прогнала от государственных зданий зима, идти на митинг в шубе было неуютно, да и не у всех она была, шуба-то. И отсутствие в городе Высочайших особ делало протест во многом бессмысленным — какой смысл протестовать перед пустым дворцом? Так что молодежный протест тихо и как-то бесславно сошел на нет — начавшись ни с чего, он и закончился ничем.
Всю зиму я просидел в Санкт-Петербурге, в то время как Двор давно переехал на юг, в Константинополь. Занимался делами. Вообще, служба практически не давала возможности заниматься делами по собственности, принадлежащей нашей семье, а ее было немало, и вследствие пренебрежения она понесла немалый урон. Работая над этим всю зиму по двенадцать-четырнадцать часов в день, мне удалось этот урон несколько сократить, но все равно не компенсировать полностью. Также я сменил управляющего, поставив вполне честного и компетентного немца.
Затем по электронной почте пришло сообщение, что мне надлежит в означенный день явиться в аэропорт Пулково, чтобы предстать пред Высочайшей особой. О визите Николая в Санкт-Петербург в газетах ничего не сообщали.
В этот день шел омерзительный мокрый снег, на дорогах была мокрая снежная каша, и на летном поле, перед спецтерминалом, было не лучше. Перед вымокшей как половая тряпка красной дорожкой замерзал караул Преображенского полка, мы стояли чуть поодаль. У меня были большой зонт, насквозь мокрые ноги и фляжка с бренди, которой я поделился с присутствующими. Воспринято это было крайне благосклонно.
— Нет, господа, не прилетят-с… — выразил общее унылое мнение адмирал герцог фон Семгаллен, ныне комендант Кронштадта, — вот увидите: не прилетят-с. Такая погода… ужасная погода.
В отличие от меня адмирал не проявил предусмотрительности, не захватил зонт. Так что его погода донимала еще больше…
Словно опровергая его слова, за уныло завывающим ветром послышался звук реактивных двигателей…
В отличие от своего отца, предпочитавшего для передвижений по стране переделанный турбовинтовой дальний бомбардировщик «Белый Лебедь», Николай передвигался на переделанном же сверхзвуковом стратегическом самолете. Его салон был рассчитан всего на двадцать особ, там не было спальни, и вообще комфорт был крайне ограничен, но Николай любил этот самолет за то, что он позволял добираться до нужного места так быстро, как никакой другой. Николай вообще очень жадно относился ко времени, он терпеть не мог куда-то ехать, куда-то лететь, где-то кого-то ожидать — не по причине своего статуса, а по причине банальной потери времени. Он ненавидел, когда кто-то опаздывал даже на минуту, считая, что тем самым опоздавший крадет у него время. И реактивный самолет, где находилось место лишь для самых приближенных и очень небольшой охраны, как нельзя лучше отвечал его запросам. Впрочем, его отцу не помогла и охрана…
Подали машины Личного конвоя. Напротив дорожки стальной глыбой застыл удлиненный «Руссо-Балт». Кто-то из придворных лихорадочно пытался смести мокрый снег с дорожки, уже превратившийся в наполненную водой снежную кашу. Мы выстроились в шеренгу по одному и отдали честь. Машины наши стояли на самом краю летного поля, и путь до них — полкилометра по грязной жиже…
Свистя моторами, стальная птица подкатилась к нам, точно встав на означенное ей место. Грянули «Боже, Царя храни», труба немилосердно фальшивила, играли вообще плохо…
Его Императорское Величество Николай в совершенно неподобающем для такой погоды одеянии вышел на трап. Посмотрел на серое небо, плачущее ледяным дождем, на замерзший караул, на дорожку. Махнул рукой и быстро прошел к машине мимо генерал-губернатора с хлебом-солью. Чтобы не заставлять никого ждать под дождем.
Столица встречала Августейшего монарха вовсе даже неласково…
Я мрачно глянул на свою машину. Далеко… и сегодня нужно будет закатиться в сауну. Как следует пропариться, чтобы не захворать…
— Князь Воронцов?
Мы уже собирались уходить. Преображенцы сворачивались, и оставшийся в дураках генерал-губернатор, раздраженно спихнув кому-то на руки блюдо, шел к своей машине. Я повернулся — передо мной стоял неприметный человек в штатском.
— С кем имею честь?
— Полковник Незванцев, Ваше Превосходительство. Высочайшее повеление присоединиться к конвою, следовать на Путиловские верфи. Вам назначена аудиенция.
Я тоскливо посмотрел на кашу на поле. Придется бежать…
Путиловские верфи — одно из старейших предприятий России. Промышленный гигант, локомотив развития, один из первых в Российской Империи промышленных концернов по-настоящему мирового класса. Поднявшись на производстве рельс для железной дороги, Путиловский завод превратился в многопрофильный машиностроительный концерн подобно «Виккерсу» в Великобритании или «Маннесман-Демаг» в Священной Римской Империи. В двадцатые годы здесь делали паровозы и прокатывали орудийные стволы для линейных кораблей. В сороковые здесь начали делать танки. В шестидесятые — трактора. Путиловский прокат был торговой маркой, примерно такой же, как «Заводы Круппа» или «Шеффилд». Он шел всюду — металл был нужен любой промышленно развитой стране, а такой металл нужен вдвойне.
Верфи, о которых пойдет речь, появились в составе Путиловского концерна относительно поздно. Это были первые верфи России, они строили Балтийский флот. Первоначально казенные, они утратили смысл уже в шестидесятые, с появлением северных верфей. Здесь строили миноносцы, крейсера и канонерки, а на флоте пришло время авианосцев и тяжелых десантных кораблей, в Балтике таким было не место. Закрывшиеся казенные верфи купил частный капитал. И именно он спас верфи от полного закрытия и оживил их. А теперь — впервые за сорок лет — на стапелях стояли четыре совершенно одинаковых десантных корабля класса «эсминец», которые предстояло спустить на воду.
