Не колеблясь, он отшвырнул её так далеко, как только смог.
Доспехи немедленно пожелали повернуть туда в поисках утраченной части, но
Норрек больше не признавал их власти. Он вынудил латы взять другое направление,
к Лат Голейну, просматривавшемуся теперь сквозь образовавшуюся в дюне дыру.
Сколько времени он сумеет контролировать эту силу и не
поддаться ей, солдат не мог сказать. Норрек знал лишь то, что должен попытаться
сделать хоть что-то правильно. Теперь его торопила, подбрасывая дров в огонь,
не тяга к насилию, а вина — у Лат Голейна оставалось совсем немного времени.
Он поднял свободную руку, указывая на далёкий город. Демоны
уже вышибли одни ворота. Медлить больше нельзя.
Словам, которые он произнёс, его никто не учил. Это были
слова Бартука, магия Бартука. Но воспоминания Бартука — воспоминания его предка
— уже стали памятью самого Норрека. Он знал, что эти слова способны сделать,
знал, что они должны сделать, и произносил их добровольно, хотя часть его, все
ещё подчинённая доспехам, сопротивлялась, желая предотвратить дальнейшее.
Если бы он был свидетелем нечистого колдовства Злорадного и
Ксазакса в палатке генерала, Норрек отметил бы, что в голосе его звучат
интонации Злорадного. Но сейчас солдат просто знал, что, если ничего не
сделает, целый город омоется кровью его жителей.
И в конце магической формулы потомок Кровавого Полководца
выкрикнул два последних слова:
— Мортиас Диаблум! Мортиас Диаблум!
В воротах Лат Голейна стояли насмерть его защитники, уже
понявшие, что сражаются с людьми без души, с людьми, в которых есть что-то
дьявольское. И всё же воины султана бились до последнего, ведь горожане,
невзирая на опасности штормовых вод, пытались бежать.
Однако у капитанов кораблей было мало надежды — одно судно
уже затонуло, ещё одно разбилось о причал. Волны с рёвом бились о землю, так
что стоять на берегу было небезопасно. Троих смыло, когда они пытались
приготовить корабли для беженцев.
Но когда надежда уже почти исчезла, случилось нечто
ошеломительное и чудесное одновременно. Уже проникшие в стены города чёрные
солдаты с огненными глазами остановились, смятенно повернули головы назад — и
из всех глоток в безумном хоре поднялся неземной лютый вой.
А затем из спины каждого вырвалось по омерзительной,
полупрозрачной фигуре с безобразным, нечеловеческим лицом и изогнутыми
когтистыми конечностями. Те, кто оказался свидетелями этого, говорили
впоследствии, что на лицах демонов-призраков читались гнев и отчаяние, когда
их, жалобно вопящих, выбросило в Аранох и разметало в тысячу разных сторон.
На мгновение армия тьмы замерла с оружием наготове, внезапно
опустевшие глаза смотрели прямо перед собой. А затем, словно вместе с фантомами
из них выкачали и всё остальное, чудовищные солдаты принялись проваливаться в
самих себя. Один за одним, ряд за рядом захватчики падали бесформенными грудами
костей, увядшей плоти и частями панциря, и не многим из защитников Лат Голейна
удалось при этом зрелище удержать в желудках их содержимое.
Один из командиров, тот самый, которому Августас Злорадный
приказал найти Норрека Вижарана, стал первым, промолвившим то, о чём подумали
все остальные. Шагнув к ближайшей внушающей ужас и отвращение горке останков,
офицер мрачно пнул её.
— Они мертвы… — пробормотал он, наконец, не в силах
поверить, что он и горстка его людей ещё поживут на свете. — Они мертвы… но
как?
— Норрек.
Он повернулся и увидел, что Кара освободилась, а в руке у
неё поблёскивает готовый к удару костяной кинжал. Слева и справа подходили двое
мстителей, на чьих мёртвых лицах навсегда отпечаталась решимость действовать.
— Кара. — Он взглянул на своих прежних товарищей. — Фаузтин.
Сэдан.
— Норрек, — повторила колдунья. — Пожалуйста, послушай меня.
— Нет! — Наёмник тут же раскаялся в своей грубости. Она
подумает лишь, что даже он знает, что должно быть сделано сейчас. — Нет…
послушай лучше ты меня. Я… я сейчас взял контроль над доспехами, но уже
чувствую, как он ускользает. Полагаю, я слишком истощён, чтобы продолжать
бороться…
— Как тебе вообще удалось одержать верх?
— Он… всё-таки… потомок Бартука, — заметил Сэдан. — Доспехи…
нуждаются в этом… чтобы… выполнить… предначертанное судьбой… но они… не поняли…
что это работает… в обе стороны. Есть ли… другой ответ?
Девушка опустила глаза. Норрек видел наполнявшую их боль.
Хотя она и была колдуньей, бледная женщина не чувствовала радости или
удовольствия от необходимости убить того, кто не по собственному выбору вызвал
столько зла. Но пока он жив, все человечество под угрозой.
— Лучше сделай это быстро. Один короткий удар прямо в горло.
Это единственный способ!
— Норрек…
— Поторопись… прежде чем моё сознание изменится!
Они все знали, о чём он говорит. В любую секунду доспехи
могли вновь превратить его в идеального хозяина для их коварных нужд.
— Норрек…
— Давай же!
— Всё идёт не так… как мы… предполагали… — проскрипел Трист
с нескрываемой горечью. — Фаузтин! Он клялся… нам…
Вижири, конечно, ничего не сказал, вместо этого он двинулся
к Норреку. С большой неохотой Сэдан тоже медленно шагнул к бывшему другу.
Норрек с трудом сглотнул, надеясь, что все это безумие скоро кончится.
Рука, на которой ещё осталась перчатка, внезапно поднялась.
Фаузтин успел поймать её.
— Лучше делай… как он сказал… колдунья…— буркнул угрюмый
Трист. — Похоже… времени у нас… немного…
Кара подошла, явно пытаясь настроиться на то, что ей сейчас
предстоит.
— Прости, Норрек. Мне бы хотелось, чтобы всё было совсем
по-другому, не так, как должно быть…
— И не будет, — раздался чей-то странный глухой голос.
Неподалёку, за спиной Кары стоял Горазон, но что-то в нём
изменилось. Норрек видел древнего мага лишь мельком и решил тогда, что Горазон
— трусливый отшельник, вполне вероятно, утративший большую часть рассудка.
Однако в присутствии этой фигуры, пусть и по-прежнему одетой в лохмотья, и с
волосами, буйными, как невыполотые сорняки, всё остальное казалось ничтожным.
Теперь Норрек догадался, что заставило Злорадного поднять глаза в самый
решительный момент схватки, а облик древнего мага не мог не потрясти и так не
вполне владевшего собой генерала…
