Я тогда как раз шел с долгого дежурства на наблюдательном посту – одного из первых моих заданий уже без Эрни – и был в чертовски плохом настроении. Все, чего мне тогда хотелось, это немного перекусить и найти тихое местечко, где преклонить главу. А тут, черт возьми, оказалась это громогласная, так и сыплющая ругательствами нью-йоркская телка, которой случилось разрушить сразу оба моих плана.
– Привет, – сказал я, прождав пять минут в тщетной надежде, что продавец наконец обратит внимание на мое существование, – здесь кое-кто еще еды дожидается.
Тут Гленда развернулась, сунула мне в руку свой хот-дог и сказала: «Кушай, деточка, кушай, Господь Бог запрещает тебе голодать». А потом она втянула меня в разговор, битых часа полтора кружа мне голову анекдотами столь сомнительными, что я прямо сквозь личину краснел.
И когда много лет спустя я стану вспоминать Гленду, я не вспомню ее вот этой трезвой, уравновешенной женщиной, что стоит в самой середине катера с воздушным двигателем и покорно принимает ту участь, которую мне будет угодно ей уготовить. Я не стану думать о ней как о той самой гадрозаврихе, которая организовала ужасную гибель многих других диносов. Не стану думать о ней как о лучшей подруге, которая меня предала.
Я стану думать о Гленде как о той самой девушке, которая подняла меня, когда я лежал так низко, что ниже не бывает, которая пробудила меня к жизни, когда самосожаление утопило всю мою волю и я уже не мог идти дальше. Она всегда останется для меня той вопиюще грубой и чудесной хулиганкой у лотка с хот-догами.
– Прости, – говорю я, и Нелли ловит мою подсказку, пододвигая своих солдат к бокам Гленды. Они тяжело над ней нависают. Гленду начинает немного потряхивать – ее рука дрожит, пока она вытирает единственную слезу.
– Значит, все будет так?
– Да, – говорю я. – Так.
– Я могла бы свалить из города. Пожить немного в Европе.
Нелли качает головой. Да, это мое личное дело – оно связано с Джеком, с Норин, с моим собственным благополучием. Но это также дело Нелли – его дальнейшее существование будет зависеть от того, верно ли мы поступим сегодня вечером.
– Прости, Глен, – повторяю я. – Ты представить себе не можешь…
Солдаты лезут к себе в карманы, вытаскивают оттуда подходящие под их размеры пистолеты и направляют стволы Гленде прямо в лоб. От одного вида обезьяньего оружия меня начинает бить озноб, и прежде чем они успевают сделать следующий ход и закончить работу, я поднимаю руку.
– Погодите, – говорю я, Гленда чуть не падает от облегчения. – Только не так.
Нелли недоуменно наклоняет голову, но я делаю шаг вперед. В груди у меня тяжело. Это опять воздух? Или влажность?
– Отойдите, – приказываю я солдатам.
Нелли кивает, и солдаты отодвигаются в сторонку, а я тем временем встаю позади Гленды, левой рукой обнимая ее за грудь, притягивая поближе к себе. Мой человеческий перед прижат к ее заду, и так мы какое-то время стоим, пока я зарываюсь лицом в ее волосы.
Ничего тяжелее мне никогда в жизни делать не приходилось, и я ей об этом говорю.
– Тогда не делай, – просто советует Гленда.
Но я все-таки выпускаю свой средний коготь, самый острый и чистый.
– Я должен, – шепчу я.
Гленда закрывает глаза, когда я провожу когтем по ее мягкому загривку, негромкое воркование слетает с ее губ, пока она цепенеет в моей хватке…
И вдруг я останавливаюсь. Мое тело становится легче, грудь быстро освобождается. Словно тот твердый сгусток, который последние две недели окутывал мое сердце, начинает стремительно исчезать. Я пытаюсь мысленно потянуться к себе внутрь, вновь ощутить тот успокоительный лед, тот стальной гнев, который я испытывал, сидя на пляже Форт-Лодердейла и держа на руках обмякший поликостюм Норин, но его там и в помине нет. Я медленно, но верно возвращаюсь к самому себе.
– Давай назад, – говорю я Нелли.
На мгновение мне кажется, что он улыбается.
– Ты уверен? Это твое решение.
– Уверен. Давай обратно к берегу.
Хагстрем заводит мотор и направляет судно назад к твердой земле. Всю обратную поездку Гленда не говорит ни слова, но и не пытается выскользнуть из моей хватки.
Пока мы приближаемся к пристани, отдельные доски которой торчат наружу, точно тропки по болотной воде, я шепчу Гленде в самое ухо:
– Беги. Спрыгивай с катера, беги прочь и не останавливайся. Когда они окажутся вне моего поля зрения, я уже не смогу их остановить.
Гленда кивает и обеими руками сжимает мою ладонь. Последние двадцать футов мы преодолеваем, крепко обнявшись, и оба думаем – не в последний ли раз мы так близко друг к другу, пока все еще бьются наши сердца? Как только мы достигаем пристани, Гленда соскакивает с катера и уносится в ночь, исчезая под пологом пальм и мангров.
После ее бегства Нелли садится на край катера, болтая ногами в черной воде. Я тяжело плюхаюсь рядом с ним – последние силы уходят.
– Ты не наш, Винсент, – негромко говорит Нелли. – И никогда не был.
– Я знаю.
– Пожалуй, пора тебе возвращаться домой.
– Угу. Я тоже так думаю. – Я смотрю на Эверглейды – на эту спокойную, мирную гладь, под которой таится столько опасности. – Кому-то надо кошку кормить.
20
Фрэнк Талларико опять у себя в солярии – сидит в плетеном кресле. Рядом с ним служанка – похоже, девушка с фабрики звезд, миниатюрная азиатка, неотличимая от своих соплеменниц. Она обмахивает Талларико большим полинезийским веером, движет рукой взад-вперед, гоняя теплый воздух конца лета по в иных отношениях душному помещению.
– Извини за жару, – говорит Фрэнк, приветствуя меня в своем доме. – Кондиционер еще вчера сдох, и его до сих пор не починили.
Я кидаю перед ним на стол целую сумку флоридских апельсинов, и Талларико одобрительно кивает.
– Отличный гостинец, – говорит он. – Я, как ты знаешь, хороший цитрус очень ценю. Я так понимаю, ты прекрасно провел время в Майами?
Нет причины ходить вокруг да около – я сюда не для болтовни пришел.
– Я знаю, что вы сделали.
– Что ж, – говорит Фрэнк. – Чертовски подходящий способ начать разговор. А травки не хочешь?
Он щелкает пальцами, и еще одна служанка прибывает с уже знакомым подносом. Я мотаю головой, и Фрэнк снова щелкает пальцами с таким видом, словно он вдруг припомнил что-то чрезвычайно важное.
– Ах да, все верно. Ведь это как раз ты с травами справляться не можешь, так?
– Все это было подстроено, – продолжаю я, вдруг сознавая, что на долю секунды мне действительно не захотелось этой травы. Просто она оказалась не так важна для меня в великой схеме вещей. Миг спустя желание возвращается, но та доля секунды – это уже нечто, на чем можно строить какое-то будущее. – Весь план с самого начала состоял в том, чтобы впутать меня в это дело.
