Добравшись до поверхности, я набираю полные легкие и проверяю, как там дыхание у Норин. Она кашляет и отплевывается, почти без сознания, но я слышу, как воздух с шумом курсирует по ее дыхательным путям. Я подхватываю ее под руки и плыву на спине в манере спасателя, все еще силясь достичь берега.
– Винсент! – Хагстрем в пятидесяти футах от нас, гребет как взбесившаяся электромешалка. – Где Норин?
– Я ее держу! – ору я в ответ. – Она в норме! Где доктор?
Ответа я уже не слышу, ибо еще одна волна обрушивается мне на голову, утягивая вниз, но я еще крепче прижимаю к себе Норин и снова выгребаю к поверхности. Дождь усилился, гроза наступает со всех сторон, молнии так и шпарят в море, а гром могучей киянкой молотит по голове.
Хагстрем вдруг оказывается у меня под боком, помогая держать голову Норин над водой, и мы с удвоенными усилиями устремляемся к пристани. Вся эта буря хороша только тем, что она толкает нас все ближе к берегу, пусть даже и грозит в любой момент нас пожрать. Если мы достаточно долго сможем оставаться на плаву…
Тут Хагстрем оборачивается и вдруг перестает работать ногами, а тело его застывает.
– Не надо так шутить! – орет Нелли.
У меня даже нет времени посмотреть, что его так ошеломило, потому что двадцатифутовая волна мгновенно меня подбрасывает, целая стена воды уволакивает меня на три этажа вверх, одновременно выхватывая Норин у меня из рук. Затем я получаю прекрасный вид на яхтенную гавань – отсюда до нее вряд ли больше одной пятой мили. Наконец волна снова роняет меня вниз и пригвождает лопатками к поверхности океана, точно борец, одерживающий чистую победу над противником.
Впрочем, мне не требуется много времени, чтобы снова вырваться на поверхность, – относительно ограниченный опыт общения с наводнениями и прочими водными катастрофами все-таки выучил меня тому, что следует как можно скорее добираться до кислорода, ибо, в противоположность популярным верованиям, под водой нет никаких поющих крабов и рыжеволосых русалок, чтобы взять тебя за жопу и отволочь в безопасное место.
Норин и Хагстрема нигде нет. Я пытаюсь их позвать, но из-за сочетания воды в моих легких, воды в воздухе и воды со всех сторон оказываюсь решительно неспособен выдавить из себя больше нескольких децибел. По воздуху разносится очередной раскат грома, и я снова начинаю что есть силы лягаться, надеясь на то, что сумею добраться до берега, прежде чем мой участок океана будет втянут в око урагана, обеспечивая бедняге Винсенту финальный вращательный цикл его сравнительно короткой жизни.
Тут что-то опять чрезвычайно крепко и болезненно меня оглоушивает – на сей раз справа, – и я хватаюсь за длинную колобаху, только что долбанувшую меня по черепу. Кусок дерева оказывается добрых три фута в ширину и восемь в длину, а голубые буквы на нем – «учий клюв» – говорят мне о том, что Джек, теперь уже в обличье его подвергнутой децимации яхты, снова явился меня спасти. Я надежно цепляюсь за эту штуковину и еду на ней, словно на карусельном коне, крутя хвостом как пропеллером.
И, с благословения Тритона, этот прием действительно срабатывает. Смещая вес тела среди вздымающихся волн, используя скрытый талант серфингиста, мне удается подъехать на шторме прямиком к яхтенной гавани. Несколько судов, по-прежнему там пришвартованные, вовсю бьются о пирс. Их хозяева либо в отпуске, либо такие дебилы, что не позаботились поставить эти штуковины в сухой док, как только ураган впервые появился на радаре. Дождь достаточно крут, чтобы снизить видимость от силы до сотни футов во всех направлениях, а ветер рвет меня, как только может, пока я соскакиваю с обломка яхты и из последних сил догребаю последние пятьдесят ярдов.
Я подтягиваюсь к первой же пристани, какая оказывается по пути, и ковыляю на берег, находясь вне поля зрения под деревянным настилом. Мои брюки и, что еще более важно, мой Г-зажим так и потерялись на борту «Могучего клюва», и я еще не вполне понимаю, где и как мне найти другой набор. Те лучики солнца, которые еще тянулись с неба, теперь полностью исчезли, ветер хлещет по деревянным опорам и так завывает, словно сам шторм надо мной насмехается.
Одри вскоре тоже выволакивается на берег, с трудом показывает мне поднятые кверху большие пальцы, после чего без сил падает на песок. Я быстро озираюсь…
Слабый запах манго и корицы проникает в мои пазухи, и я щурю глаза, вглядываясь в дождь. Сквозь капли воды мне удается разглядеть плетущийся по берегу силуэт – движения его какие-то грубые, скованные.
Это Нелли, а на руках у него другое тело, поменьше, влажные светлые волосы волочатся по песку. Я различаю две пары свисающих рук и ног.
Тогда я бросаюсь вперед по песку, дождь хлещет меня по лицу, ветер отбрасывает назад, но через считанные секунды я уже там – падаю на колени, пока Нелли кладет Норин на землю лицом вверх.
Норин не шевелится, и грудь ее совершенно недвижна. Я поднимаю ее руку, отпускаю – и рука мертвым грузом падает обратно на песок.
– Винсент, – говорит Нелли, но я отталкиваю его в сторону…
Затем я прижимаюсь своими губами к губам Норин, пытаясь вдохнуть воздух в ее легкие, надеясь, что ее рыло находится точно под маской, что я вдуваю ей в рот или, на худой конец, в нос, только бы она снова дышала.
Хагстрем тянет меня назад.
– Винсент, – снова говорит он – в то же самое время и тверже, и мягче… но у меня нет времени его слушать…
Я давлю Норин на грудь, кладя одну ладонь поверх другой, стараюсь заставить ее легкие работать – совсем как делают в фильмах…
Творится что-то странное. Тело Норин не сопротивляется – оно просто словно бы уходит вниз, в песок. А ее губы, когда-то такие мягкие, податливые, идеальные для поцелуя, потеряли свое существо. Впечатление такое, будто все ее тело было расплющено, лишаясь внутренностей…
– Винсент, – в последний раз повторяет Хагстрем, – это уже не Норин. Это не она, Винсент. Норин ушла.
Но ведь это она. Ее волосы, ее лицо, ее тело – Норин, какой я ее помню…
Не считая того, что это просто личина. Пустой, безжизненный мешок на песке, шесть фунтов латекса и два фунта зажимов, а внутри – ничего, кроме дождевой воды и песка.
– Я потерял ее в волнах, – вздыхает Нелли, и я с удивлением вижу, как по его щекам струится тоже соленая, но уже совсем другая влага. – Я потерял ее в волнах.
Бок о бок мы сидим у пустой личины, никчемной оболочки, двое нас здесь. Скрестив ноги, мы сидим на влажном песке, не обращая внимания на молнии, ветер и дождь – отбываем стражу над тем единственным, что осталось от нашей общей возлюбленной, пока очередная волна не обрушивается на берег и отлив не уволакивает последние останки Норин Дуган в пучину Атлантического океана.
16
Никакая это была не Алиса. Вот поди ж ты. Это была самостоятельная погодная система – шторм, не вошедший в прогнозы синоптиков ввиду его относительной слабости по сравнению с мощью его старшей сестры. Может статься, пусть бы это лучше была Алиса, капризно повернувшая назад к Южной Флориде. Тогда ущерб мог бы оказаться слишком велик, чтобы началось все последующее. Тогда на уме у народа в эти последние семь дней были бы совсем другие материи.
