– Вел, значит?
– Так ведь в этом и был весь план, разве нет?
Тут я чувствую, как давление на мои руки и ноги немного ослабевает – эти двое начинают врубаться в мое объяснение. И все же я остаюсь на месте. Если они хотят услышать всю историю, я должен оставаться в беспомощном положении.
– Я вернулся туда – к Талларико – и пробрался в дом. Дал им понять, что я целиком за них, раптор до мозга костей. Сказал, что буду вести двойную игру, снабжать их информацией. И Чес, понятное дело, должен был сказать вам, что это я играю на обе стороны. И все правильно – конечно, я играю. Только я делаю это для вас, ребята, а не для них.
Тут я, пожалуй, перегнул. ББ снова начинает давить мне на ноги, и я начинаю чувствовать, как грязь понемногу просачивается сквозь микроскопические швы в моей личине. Хагстрем снова приставляет коготь к моему горлу и смотрит на стоящую в пяти ярдах оттуда Норин, ожидая инструкций.
– Скажи.
Норин молчит, глаза ее плотно закрыты. Дышит глубоко. Я пользуюсь этим моментом, чтобы извиниться сразу перед всеми религиями, какими я все эти годы пренебрегал, и каждой в отдельности, тем самым обеспечивая себе их поддержку.
– Норин? – опять спрашивает Хагстрем. – Мне нужен ответ.
Я наблюдаю за тем, как она стоит неподвижно, разбираясь с теми вопросами и сомнениями, что выскакивают у нее в голове. «Повлияют ли на ее ответ наши прежние отношения? – лихорадочно думаю я. – Не утопит ли меня в болоте тот факт, что я бросил ее на автобусной остановке в день ее восемнадцатилетия?»
– Дайте ему встать. – Всего три слова, но такие сладостные.
Хагстрем и ББ отступают, позволяя мне самому с трудом выбираться из грязи. Моя одежда черт знает на что похожа, а личине очень скоро потребуется помощь химчистки, но на данный момент я счастлив уже тем, что мои легкие продолжают наполняться воздухом.
– Спасибо, – говорю я Норин. – За то, что ты мне поверила.
– Я тебе не верю, – говорит она, и внезапно Хагстрем с ББ опять собираются взяться за дело. Однако Норин их отгоняет. – Но я верю, что ты не предатель. Тем не менее есть что-то, о чем ты нам не рассказываешь.
Я пытаюсь ухмыльнуться. Мои зубы в грязи.
– У каждой девушки свои тайны.
Хагстрем расхаживает взад-вперед, размышляя. Интересно, почему его ботинки крепко держатся на ногах в отличие от моих?
– Хочу вот о чем тебя спросить, – говорит он. – Почему именно сейчас? Почему все это обрушивается на нас сразу после того, как ты заявляешься в город? По-моему, если бы у них в семье Дуганов был стукач, они бы уже давно все это провернули.
До жути хороший вопрос. Можно сказать, что у меня просто есть свойство оказываться в самом центре всех шквалов собачьего дерьма, но такой ответ вряд ли устроит Нелли.
– Единственное, что приходит мне в голову, – говорю я, – это что кому-то очень хочется, чтобы казалось, будто я во всем виноват. Чтобы все это имело связь с моим появлением.
– А зачем?
Хорошего ответа у меня не находится, но этот вопрос уходит на самый верх моего списка.
– Ладно, здесь мы закончили, – говорит Норин. Затем она нагибается, обхватывая пальцами голую голову Чеса, слегка зарываясь в плотную, застывшую плоть. – Вот, позаботьтесь. – Норин швыряет голову в руки Нелли, резко разворачивается и топает по грязи Эверглейдов назад к стройплощадке. – Мы вас в машине подождем. Винсент?
Я следую за Норин по ее следам, попеременно ненавидя себя за подхалимское поведение и испытывая колоссальное облегчение от того, что я все еще жив, чтобы хоть как-то себя вести. Как только мы оказываемся вне поля зрения Нелли и ББ, я позволяю себе минимальный комфорт.
– Было совсем рядом, – говорю я. – Я думал, они собираются…
– Они как раз собирались, – цедит сквозь зубы Норин. – И мне следовало им это позволить.
– Что? Но мы же все обсудили…
Норин резко останавливается и топает ногой, выбрасывая целую волну грязи.
– Весь мой разум твердит мне о том, что ты прямо сейчас должен пойти на корм аллигаторам. Больше ни слова об этом, Винсент, хорошенько это пойми.
Я просто киваю. Нет никакой возможности впустить Норин к себе в череп, продемонстрировать ей, что я испытываю по поводу тех дней, когда мы были вместе – и, еще важнее, тех дней, когда мы были врозь.
– Не время ли сейчас поговорить про ту автобусную остановку?
– Нет, – выразительно отвечает Норин. – Про ту автобусную остановку мы никогда говорить не будем.
– Норин…
– Нет, – повторяет она. – Если ты, конечно, не хочешь, чтобы я сказала тем парням, что передумала.
– Разве я что-то про автобусную остановку сказал?
Норин скупо улыбается. Когда мы добираемся до машины, она поворачивается и открывает для меня дверцу. Жест выходит почти враждебным, как будто она только что подобрала меня у торгового центра для случайного свидания. Теперь нет никаких сомнений в том, за кем в наших отношениях сила.
– Послушай, Винсент, – говорит Норин, – я хочу, чтобы ты кое-что знал. Я доверяю тебе, потому что, как мне кажется, достаточно хорошо тебя для этого знаю. Я знаю твой запах не хуже своего собственного, а потому я верю, что ты никогда бы не стал намеренно вредить Джеку. Однажды ты причинил мне боль, Винсент, и вряд ли ты когда-либо поймешь, какую. Теперь я оставила ту боль позади – для этого я достаточно сильная личность. Но это не значит, что я смогу снова перенести такой удар. Всю эту похлебку ты почти двадцать лет назад выхлебал. Если ты опять меня предашь – если ты каким-то образом предашь мою семью, – тогда прошлое уже не будет ничего значить.
– Понимаю, – говорю я ей – и черт возьми, я действительно понимаю. Потому что в полной боеготовности меня держит вовсе не новая грань личности Норин, способность к холодному расчету и внимательному наблюдению за битвой, которую она унаследовала от брата. По-настоящему меня пугает самая фундаментальная из стихий: ее женственность. Нет в мире ничего более страшного, чем уязвленная самка. Причини боль женщине один раз – она залижет свои раны и кое-как утащится в лес. Причини боль женщине дважды – и она внезапно почувствует себя загнанной в угол. Некуда бежать, негде спрятаться и нечего делать, кроме как обрушиваться на своих врагов и забирать их вместе с собой в могилу.
13
Перед бойней идет дождь.
Южная Флорида, как мне сказали, готовится к чудовищному урагану. Для меня это звучит очень даже неплохо – все, что убирает влагу из воздуха и опускает ее на землю, не может быть таким уж скверным.
Майами – невероятно плодородная почва для вскармливания особого подвида дикторов новостей, известного как метеорологи или синоптики. Когда эти самые синоптики по-настоящему берутся за дело, то выплевывают в окружающую среду больше горячего воздуха, чем сами погодные системы. Облаченные в модные костюмы, с еще более модными прическами на головах, эти люди в любой момент готовы напугать или утешить, безжалостно швыряясь горстями значений ширины и долготы во всех, кто не знает, как переключить телевизор на другой канал.
