Вот так мы и сидели в чулане невесть чьего дома в западном Лос-Анджелесе, кайфующие от базилика и полного погружения в вечеринку, обезумевшие от похоти, совершенно голые и наполовину обезличиненные. Безрукавку Ронды я набросил себе на плечи, быстро отстегивая латексовые груди, липнущие к ее натурально чешуйчатой шкуре. Крепко держась за чашечки, я вовсю мял фальшивую плоть исключительно в попытке вынуть груди из их креплений. Ронда тем временем тянула за мой Г-зажим, желая снять защитный колпачок, который я стал носить после той драки у велосипедных стоек. Короче, мы уже приближались к решающему моменту…
И тут дверца чулана внезапно распахнулась. Снаружи ворвался яркий свет заодно с грохотом танцевальной музыки, и я машинально вскинул ладонь, прикрывая лицо. Я ничуть не был смущен тем, что меня застукали с абсолютно голой человеческой шкурой и наполовину снятой личиной – базилик делал свою работу, всерьез и надолго обосновываясь в моем кровотоке.
– Что за нафиг, – простонала Ронда, схожим образом не озабоченная нашей публичной демонстрацией наготы. – А ну закройте.
Но дверца еще на какое-то время осталась открытой, и сквозь общий гомон я расслышал, как знакомый голос спрашивает:
– Винсент?
Прищурившись сквозь свет, шум и базилик, я узрел прелестную блондинку, глазеющую на меня в ответ. Ее длинные волосы ниспадали до узкой талии, но привлекла меня в ней вовсе не личина. Конечно, это был запах. В целом тот же самый, что у мелкой соплячки, вечно досаждавшей нам с ее братом, но теперь куда более сильный. Соленая вода и плоды манго мигом вошли в мое сердце и остались там навсегда.
– Норин? – сумел прохрипеть я, но внезапно дверца чулана захлопнулась, музыка стала глуше, а запах исчез.
– Целка безмозглая, – пробормотала Ронда. – Давай, приятель, давай продолжим…
Но Ронда Райхенберг больше меня не интересовала. На ее внешнюю привлекательность и знойный запах мускуса я уже ни в какую не западал. Я ощущал ее тело в своих руках – Ронда тянула меня за плечи, словно ожидая, что я сдамся в этом бою, упаду на нее и сделаю все так, как диктует природа, – но когда я опустил взгляд, то увидел перед собой полную незнакомку.
– Ну, в чем дело? – спросила Ронда, явно раздосадованная паузой в привычной процедуре. – Брось, забудь. Дверцу она закрыла, никто не смотрит.
– Нет, – сказал я. – Дело не в этом. Дело…
– У тебя что, проблемы?
– Чего? – Мне потребовалась секунда, чтобы понять, о чем идет речь. – Да нет, черт возьми… Нет, дело не в этом… – «Дело просто в том, что я только что в сестру своего лучшего друга влюбился», – хотелось сказать мне. В тот же самый миг, когда я осознал, какое это смехотворное клише, я понял, какая это абсолютная правда.
– Ну, давай же, давай, – взвыла Ронда, опытным жестом срывая с себя груди, а потом избавляясь и от всей остальной личины. Юный глянец ее чешуйчатой шкуры был едва заметен в слабом освещении чулана.
– Все дело… все дело в моем хвосте, – солгал я. – Он спит… там зажим… – Я все бормотал и бубнил, пытаясь подобрать подходящее извинение, все это время прицепляя назад свою личину, надежно все застегивая и надеясь, что Норин не ушла с вечеринки. Через две минуты я снова выглядел как настоящая обезьяна и вылезал из чулана, а голая Ронда по-прежнему шарила вокруг себя.
Норин куда-то пропала. Я нашел Джека, который обжимался в уголке с девушкой, знакомой нам обоим по тренажерному залу, и похлопал его по плечу.
– Я занят, – отозвался Джек и снова взялся за свое.
– Я только что твою сестру видел.
– И что?
Уместный вопрос. Я собирался поведать Джеку о том, что только что влюбился в его сестру после того, как мы оба много лет ее отшивали.
– Ну… и я просто подумал, что она еще не в том возрасте, чтобы здесь быть – только и всего.
Надо полагать, я сказал правильную вещь, потому что Джек отлип от нашей общей знакомой и оглядел помещение – секс, травы и общее сладострастие всего происходящего.
Нам было лет пятнадцать-шестнадцать – взрослые мужчины, о чем речь, – тогда как Норин в свои четырнадцать еще оставалась сущим ребенком, заплутавшим в лесу.
– Чертовски похабная обстановочка, – задумчиво произнес Джек.
– Я тоже так подумал. Думаю, нам лучше ее найти.
– Думаешь?
– Угу, – сказал я. – Знаешь, просто посмотреть, все ли с ней там в порядке.
С Норин все было в полном порядке – она сидела в уголке и болтала с какими-то подружками. Когда же мы туда заявились, она встала и окинула меня взглядом, какой сука-медалистка обычно припасает для только что выкушенной из-под хвоста вши. «Я знаю, что это был ты, Винсент», – словно бы говорила Норин. Мне оставалось только надеяться, что она не пристрелит меня из ржавого обреза в деревянном сортире, хотя за Дуганами вообще-то водилось свойство долго таить обиду.
– Иди домой, Норин, – сказал Джек своей младшей сестре. – Мама по-настоящему расстроится, если я расскажу ей, что ты здесь была…
– Погоди-погоди, – вмешался я, выбрав момент. – Все хоккей. Я о ней позабочусь.
– Позаботься лучше о себе, – презрительно выпалила Норин. – Или ты это Ронде Райхенберг поручаешь?
Меня одновременно ободрило и расстроило то, что Норин знала про Ронду. Расстроило, потому что если «Легенда о Ронде» была ей известна во всех подробностях, то она прекрасно понимала, чем мы занимались в чулане. Ободрило, потому что гнев, что пропитывал каждое ее слово, указывал на ревность. А раз Норин ревновала, значит, я ее интересовал, а раз я ее интересовал…
Но прежде чем я толком об этом подумал, Норин стремительно умчалась с вечеринки с двумя мелкими подружками на прицепе. Джек вернулся к своей физкультурной приятельнице и снова занялся с ней игрой в сплетение языков, а я остался один и на весь оставшийся вечер крепко приналег на базилик.
В дальнейшем, однако, как вновь свободный мужчина я получил оправдание для визитов в дом Джека, и Дуганы были счастливы видеть меня на обедах, на десертах, на уикендах… Ронда Райхенберг исчезла из моей жизни – она в темпе нашла себе другого молодого бычка в школьном дискуссионном клубе, который вполне справлялся с рабочей нагрузкой сексуального характера, а я был ею забыт.
Норин, в отличие от всей остальной семьи, не особенно восторгалась моими регулярными визитами. Во время трапез, на которых я присутствовал, она почти все время молчала, а после них отказывалась болтаться со мной и Джеком.
– Так даже и лучше, – сказал он однажды, когда Норин отклонила приглашение в кино. – Она бы всю дорогу языком молола.
Что мне, надо сказать, отлично бы подошло. Неохота Норин обменяться со мной хоть словом сводила меня с ума. Тем не менее я был уверен, что стоило бы мне только остаться минут на пятнадцать с ней наедине и применить самую малость свойственного Винсенту Рубио шарма, она стала бы моей, а я стал бы ее, и на пыльный закат на лихих конях мы бы помчались. Но слышал я от нее только «передай горчицу», «передай соль» и «пока».
