Да-да, задолго до того, как меня привлекли за различные правонарушения и вышвырнули из Совета Южной Калифорнии, за многие годы до моего вынужденного бегства из Нью-Йорка, где я расследовал эксперименты доктора Эмиля Валлардо на предмет скрещивания человека с динозавром, а также погряз во всевозможных заморочках во время знаменитого дела Макбрайда, ваш покорный слуга уже был закоренелым преступником рептильного происхождения. Вот так-то! Напрасно мамаша ждет сына домой!
Судя по всему, тогда как неуполномоченная манипуляция с личиной представляет собой мелкую неосторожность, если проделывается со своим костюмом, данное нарушение переходит в категорию насилия, если упомянутая манипуляция проделывается с чьей-то еще шкурой. И существует целая уйма особых обстоятельств, которые могут довести это дело даже до категории высших преступлений. Множественные жертвы, к примеру, или тяжкие искажения личины. В этих двух вещах мы с Джеком определенно были повинны, и потому так все и получилось.
Штаб-квартира Государственного Совета расположена в Алабаме, хотя у кого я ни спрашивал, никто так и не смог объяснить мне, почему. Я всегда полагал, что город Вашингтон, что в округе Колумбия, представляет собой самое логичное место для размещения наших рычагов власти, но с таких давних пор, что даже старожилы не упомнят, именно Алабама стала таким местом. Ну что ж, раз это Таскалуса, пусть будет Таскалуса.
До процесса нам с Джеком было позволено оставаться с нашими родителями – вернее, не процесса, а слушаний, как они это называли, но нам было по барабану, мы все равно знали, что это процесс. Друг с другом нам видеться запретили. Раньше это никогда нас не останавливало – не остановило и в этот раз. Однажды вечером, ровно в 11:37, мы выскользнули из своих домов и встретились под вязом рядом с «Продуктами Дугана».
– Ты ведь ничего не собираешься говорить, так? – спросил меня Джек. – Ведь кроме того, что видела Бетти, у них на нас ничего нет.
– Или думает, что видела.
– Верно. Правда, есть еще фрагмент отпечатка моей перчатки на личине миссис Тейлор…
– Но она вчера на нашу сторону перешла, – сказал я.
– Точно. – Тут мы с Джеком еще раз прокрутили всю историю – нам требовалось все точно согласовать.
Мы оба знали, что последствия могут быть очень серьезными. Разбор высших преступлений никогда не проходил легко. Истории, которые родители-динозавры в назидание рассказывают своим детям, полны преступников, замышляющих раскрыть существование нашей расы, или людей, узнающих о таковом и замышляющих с нами покончить. Полагаю, предельно скверные кончины подобных персонажей должны были послужить нам нравственным компасом. И хотя многие из этих историй, скорее всего, были апокрифичны, наказания оказывались вполне реальны. Смертная казнь в нашем деле представлялась крайне маловероятной, а вот тюремное заключение – особенно в одном из исправительно-трудовых лагерей для малолетних преступников в болотах Луизианы, где в результате твоего тяжкого и потного труда получается лучший ширпотреб, какой можно купить за деньги, – было вполне возможно.
– Будем держаться вместе, – сказал Джек, – и будем твердо стоять на своем.
Я кивнул. Я уже видел достаточно фильмов, где заговорщики в итоге ломаются под давлением и выдают своих друзей. Пожалуй, все эти фильмы никогда не бывали фильмами года, и приятного ощущения ты от них не получал. Уотергейт только-только нас миновал, и хотя я едва следил за событиями (для ребенка политика вроде представления о том, как его родители трахаются – ты знаешь, что это происходит, но об этом лучше не думать), я тем не менее сознавал о том факте, что одни подонки стучали на других ублюдков, а также что если бы они просто держали свои вонючие рты на замке, всем было бы только лучше.
– Что бы они с нами ни сделали, – сказал я, уже воображая себе камеры пыток, электропогоняла, детекторы лжи и голые лампочки, покачивающиеся туда-сюда в темной комнате, – мы будем молчать.
Джек положил мне руку на плечо и пристально посмотрел мне в глаза.
– Чиркни вот здесь.
Я торжественно расстегнул перчатку и вытащил указательный палец. Мои когти еще толком не вышли, но темный кончик из-под чешуек уже показывался. Джек схожим образом приготовил свой указательный палец, и я кончиком своего когтя процарапал тонкую белую черточку на поверхности его черной шпоры. Затем Джек точно так же отметил меня. Процедура не была столь болезненной, как та, посредством которой люди становятся кровными братьями, сравнительно гигиеничной и бесконечно более значимой.
Нас разделили для рейса на самолете и держали в разных местах в Таскалусе. Я мало что помню про Алабаму, если не считать того, что сикарахи там были громадные и совершенно бесстрашные. В Лос-Анджелесе тараканы со всех ног сбегают с тебя, как только ты врубаешь свет; в Алабаме все они наслаждаются квазисолнечной ванной и требуют, чтобы ты в темпе подавал им дайкири.
Штаб-квартира Государственного Совета, как и большинство контор Совета по всему миру, расположена под землей. Если точнее, на шестом подземном этаже, причем в сельской местности Алабамы, что означает никаких лифтов и чертову уйму лестниц. У меня осталось кошмарное впечатление о спуске к залу суда – шаг за шагом по сырой, плесневелой лестнице, где запах грибка забирался мне в носовые пазухи и побуждал убежать прочь. Отчаянный страх зарождался где-то у меня в животе и медленно вползал в грудь. Тяжелая рука отца с каждым шагом все крепче давила мне на плечо. Создавалось впечатление, будто он уже что-то знает, тогда как я не знаю ровным счетом ничего. Он словно бы знал не только то, как все будет разыграно, но и то, что публика вряд ли будет покидать театр, насвистывая веселые мотивчики.
– Ты скажешь правду, – услышал я басовый шепот моего отца.
– Конечно, – откликнулся я.
Рука его вдавилась в мое плечо, и отец кратко, с плотно сжатыми губами повторил:
– Ты… скажешь… правду.
Мне не надо было говорить дважды. И слушать такое мне тоже не требовалось. Мы с Джеком поклялись на когтях, и все дела.
Шестнадцать старейшин – причем трое женщин, еще тогда, в семидесятые – сидели кружком, их кресла окольцовывали дальнюю стену, и каждое возвышалось на отдельном алебастровом пьедестале. Смутное освещение – не считая одного ярко высвеченного кружка в центре зала. Там же стоял простой деревянный стул, и именно туда меня направили.
– Оставьте его, – выкрикнул голос, и мой отец, повинуясь приказу, без всяких вопросов попятился к выходу из зала. Здесь заседая Государственный Совет, и не повиноваться ему мог разве что упрямый малолетний динозавр.
Хотелось бы, конечно, рассказать, что я вел себя отважно, однако легкая бравада, которую я испытывал, подавлялась сознанием того, что эти шестнадцать тварей держат мою жизнь в своих когтях. Вся их компания была кесарем в Колизее, а я – неудачливым гладиатором с мечом у горла. Один большой палец вниз – и все, привет, кранты Винсенту Рубио.
Поэтому, когда мне велели сесть, я сел, а когда председатель-бронтозавр встал и заговорил, я прислушивался к каждому долбаному слову, что вылетало из его пасти.
