Исчезла последняя щелочка, отверстие закрылось. Их снова
окружала только сверкающая белизна обители Властелина Теней. Но Голландец
чувствовал, что корабль ждет снаружи, ждет с нетерпением того, кто уверен, его
жертва в ловушке и никуда не денется.
Щупальца подтянули его почти вплотную к лицу Сына Мрака.
Хозяин теней мрачно взглянул на него единственным глазом.
— Отошли его прочь, иначе я буду вынужден обойтись с этой
женщиной очень жестоко.
— Я не могу…
— Ты — его капитан. Ты его хозяин! Ты должен!
— Я его жертва, — огрызнулся Голландец, устав без конца
слушать одно и то же ложное утверждение. — Я для него — ничто!
— Посмотрим… — Тень отшвырнула Голландца к невидимой стене и
пришпилила его к ней, как булавками. Сын Мрака посмотрел куда-то в сторону. В
белом сиянии появилась точка черного света. Она стала медленно подплывать к
моряку. — Я использую прибор, из которого исходит этот луч, чтобы добыть
секреты из Странников. Он читает в разуме и, душе, назовем это так, и тут же
перерабатывает данные, чтобы я мог их использовать. Чаще всего я применяю их,
чтобы выяснить время, когда пора уходить в следующий мир. У них внутри
возникает сила, ты знал об этом? Она накапливается, пока не может больше
оставаться в них, и тогда она толкает самое их естество вперед. Всегда перед самым
Армагеддоном. — Сын Мрака показал на приближающийся луч. — Последний из
Странников, которому я пригрозил лучом, охотно предлагал мне сотрудничество.
Добрый, честный человек. Он называл себя Рииз. Он пожертвовал собой во имя
большего блага. Пусть он послужит тебе примером.
«Это явно лицо безумия», — подумал Голландец. Черный свет к
нему все приближался, оставалось лишь несколько футов. Голландец попробовал
сопротивляться теням, но в этот момент Властелин Теней переместил Майю в его
поле зрения. Ей явно было трудно дышать.
Голландец прекратил борьбу.
Черный свет сильно ударил ему в грудь. Невероятная боль
пронзила его насквозь. На этот раз он не выдержал и вскрикнул.
— Покажи мне, кто ты такой! Покажи, что ты такое! Открой мне
правду и скажи, как можно отослать это проклятое чудовище.
Несмотря на боль, Голландец все же удивился, как может его
сумасшедший мучитель ожидать, что он ответит на его вопросы в такой момент,
особенно если скиталец сам не знает ответов.
Затем в его мозгу поплыли образы. Боль, видимо, ускоряла их
появление, создавая непрерывный поток воспоминаний и мыслей, в деталях
показывающий жизнь человека, приведшего к гибели столько миров. Он вновь видел
ту историю, о которой рассказывал Майе, но более подробно.
Давно похороненные воспоминания всплывали вновь, заставляя
его стонать от чего-то иного, кроме боли, порожденной прибором Черного Принца.
Снова его Майя была для него потеряна из-за его
самонадеянности и высокомерия, снова его Майя умирала вместе со всеми…
«Мария, не Майя», — поправила какая-то часть мозга.
Но все же странно. Каждое воспоминание о его потерянной
любви заместилось образом женщины, которая плавала с ним на «Отчаянии», а затем
вместе с ним явилась в логово этого сумрачного зверя. Каждый раз, когда он
пытался вызвать образ Марии, перед ним вставал образ Майи.
Сквозь боль и воспоминания ворвался надменный голос Сына
Мрака:
— Невероятно! Ты и в самом деле просто пешка. Он захватил
тебя, как единственное существо, несущее на себе след моего появления… Я даже
не могу вспомнить твой водянистый мир, однако благодарю за то, что ты послужил
мне маяком. Рано или поздно я бы все равно вломился, но с твоей помощью это
оказалось намного легче.
«Вломился? Куда вломился?» Он не понимал. Теперь боль была
уже нестерпимой. Даже воспоминания исчезли одно за другим.
И вдруг без всякого предупреждения боль прекратилась.
Голландец открыл глаза, он даже не помнил, когда их закрыл,
и обнаружил, что смотрит не в темное лицо своего мучителя, а, на что?
Это был свет, и не свет. Он перемещался, там и тут касаясь
его, фокусируясь на голове. Пришли непрошеные мысли, его мысли, но направленные
кем-то другим.
И вновь он переживает свои эксперименты. Но в этот раз к
нему приходит новое знание. Энергия, которая проскользнула в его мир, вовсе не
проскользнула, ее туда направили, будто вбили клин. Силой, стоящей за этим
клином, был злобный разум, пытающийся выжить после того, как взорвалась его
собственная вселенная, взорвалась из-за действий этого разума. Ему не было дела
до тех, кто жил с другой стороны, другая сторона для него означала лишь
продление собственной жизни.
Теперь Голландец понимал, что его эксперименты в каком-то
смысле задержали этот разум, а в чем-то ему помогли. Он действительно приоткрыл
калитку, но его манипуляции этими силами лишили их истинной мощи. Сумей он
продолжить работу с этими силами, он смог бы ослабить их повелителя настолько,
что разрыв затянулся бы полностью, спасая его мир и прекращая подлое
существование того, кто не имел права требовать себе все новых и новых миров.
Осознание этого факта чуть не раздавило Голландца.
Не он был причиной смертей. В них повинен другой, злобный
разум, не желавший умирать со вселенной, которую он разрушил, это Сын Мрака.
Мир Голландца не был первым из разрушенных этой силой, даже
не вторым. Между его миром и вселенной Властелина Теней лежало множество
других. Сыну Мрака не было до них никакого дела. Они лишь давали ему точку
отсчета, откуда можно искать путь следующего побега. Жизнь, вселенная — ничто
не было для него свято, кроме него самого.
Силы, которые он сосредоточил вокруг себя, давали ему
огромную власть, но это были силы разрушения, противостоящие законам,
удерживающим материю от распада. Чем обильнее они наполняли мир, вселенную, тем
большую нестабильность в ней вызывали. Рошаль — часть этой силы. Сын Мрака
извлек ее из пределов того, что считают реальностью, и привнес ее, их, туда,
где им не было места.
Свет, который не был светом, удалился. Боль стала
возвращаться. Свет не мог освободить от нее, пока еще нет, но Голландец ощутил
какую-то печаль, сожаление о совершенном. Он, этот свет, получил приказ
выполнить некую миссию, и не повиноваться приказу не мог, как бы давно он ни
был отдан. Цена неудач и так была уже слишком велика.
И как раз в тот момент, когда Голландца почти затопило
волной невыносимой боли, он понял, что говорил с ним сам корабль, «Отчаяние».
