«Почему я не могу забыть их? Они были так давно, но все еще
повторяются в моей памяти с проклятой живостью».
Забвения не было. В глубине души он знал, что причина в нем
самом, не в усилиях какого-то невидимого тюремщика. Он один — источник того,
что воспоминания так остры.
«Я мучился только из-за нее, моей Марии. Она должна была
жить. Должна».
Привычный мир его народа все более и более становился с ног
на голову. Возникали и наносили удары бури, чтобы тут же утихнуть.
Землетрясения происходили даже в самых стабильных районах. Воды, к которым
всегда относились с любовью и благоговением, обратились в неблагодарную стихию,
в клочья рвущую побережье и топящую корабли.
Мария была еще жива, единственная добрая новость среди
множества бед. Он не нашел ее, но получил весть, что она отправилась к
родственникам на север, где было спокойнее всего. Голландец возблагодарил
судьбу, полагая, что на какое-то время Мария окажется в безопасности. Он вновь
обратился мыслями к стихии, которую развязал. Не было сомнений в том, что все
катастрофы вызваны теми силами, с которыми он прежде забавлялся. Он мог ощутить
их без малейшего усилия. И, что более важно, другие тоже могли. К несчастью,
никто не имел реальных предложений. Он слышал множество рассуждений, но ни
одного конкретного совета, что противопоставить ситуации. Какое-то время он
надеялся скрыть свою связь с происходящими катастрофами, но потом стало
очевидно, что никто не знает о событиях больше него, и ему пришлось выйти из
тени.
Сначала ему не поверили. Затем, когда все наконец решили,
что он говорит правду, начались обвинения. Предпочтя не вникать в его открытия
и не пытаться обратить их на борьбу с ситуацией, его противники просто решили
его изгнать. Он понял, что должен справиться с этим сам.
— Это нужно было предпринять там, где я впервые создал
брешь. Под чужим именем, так как мое собственное уже становилось анафемой, я
нанял судно, очень дорого, ведь владелец сомневался, что я вернусь, и
отправился к остаткам моего островка.
— А Мария? — Теперь Майя стояла совсем близко. Странно, но
он не мог вспомнить, когда она подошла.
— И снова у меня не нашлось для нее времени. Только минутка,
чтобы написать записку.
Что бы произошло, если бы он отправился к ней? Скорее всего
ничего, кроме того, что он тоже, вероятно, сгинул бы.
Голландец покачал головой.
— Разумеется, море штормило. Править лодкой мне пришлось
самому. Даже сумасшедший не польстился бы на мои деньги. Несмотря на бурю, я
добрался до скал — единственного, что осталось от островка. Я не только
чувствовал рвущиеся снаружи силы, я их видел. Сверкающие алые и черные волны
изливались из ниоткуда и распространялись во всех направлениях. Единственная
причина, почему я не был подхвачен ими и не уничтожен в тот же миг, была в том,
что я знал, каков ритм этой энергии. В каком-то смысле я оседлал этот ритм и
смог создать запас времени и сил, так необходимый мне. Я все еще чувствовал
уверенность в себе. Я понял свою прежнюю ошибку, когда полагал, что отверстие
практически закрыто. На этот раз я умножу свои усилия и нанесу удар в тот
момент, когда энергия будет минимальной.
Теперь Голландец слышал не голоса, а рев бури, швыряющей
суденышко о камни и грозящей разбить о скалы того, что некогда было его
святилищем. Он снова чувствовал буйные силы, которым он позволил ворваться в
свой мир в большей степени, чем сам желал. Снова вспомнил, как считал импульсы,
замеряя каждый из них, чтобы определить, когда поток будет минимальным. Мощь, с
которой инородные силы вливались в его мир, подтвердила то, что до этой минуты
он лишь подозревал: если вскоре не развернуть поток вспять, он навсегда загубит
вещество реальности. Его мир, а может, и нечто большее, погибнет.
— В каждом мире так или иначе говорят об Апокалипсисе, —
зашептал Голландец, больше не задумываясь, слышит ли его женщина. — Но в тот
момент я был свидетелем его потенциальной возможности прямо в этом месте в этот
самый миг. Я понял, что дольше ждать нельзя. Все еще оставалась возможность
полностью затянуть разрыв. Я мог исправить часть того, что натворил. Так что я
собрался с силами, нацелился и нанес удар в самый подходящий момент.
Потребовалось чудовищное усилие. Не единожды мне казалось, что сердце сейчас
разорвется. Но все же разрыв сокращался, очень медленно, но неуклонно.
Опасность уменьшалась. Борьба еще держала меня в напряжении, но я видел, что успех
близок. Оставалось еще одно, последнее усилие. Я собрал волю в кулак и ударил.
«Отчаяние» заскрипел. Вполне возможно, что он менял курс, но
если и так, то поворот был настолько плавным, что невозможно заметить.
Голландец посмотрел на сияющие звездами небеса. Мысли его оставались в ужасных
событиях прошлого. С большим запозданием он обратил внимание на влагу,
струящуюся по обветренному лицу. Невозможно, чтобы это были слезы. Свои слезы
он пережил на целые эпохи.
— Я собрал волю и ударил, и получил удар в ответ. Получил
удар. Моя собственная мощь была отражена против меня. Я не мог в это поверить.
Но это меня не остановит! Я ударил снова, сильнее, чем прежде… — В мыслях он
снова боролся со штормом. Скалы все приближались. Стоя на палубе, он бросал
вызов силам, с которыми еще недавно управлялся играючи.
Однако на этот раз отчаявшегося ученого не просто отбросило
назад. На этот раз в ответ на его нападение небеса сверкнули таким внезапным
взрывом энергии, что его утлое суденышко оказалось переброшенным через остатки
острова, а сам он неуправляемым снарядом слетел с палубы.
Он упал в воду, едва сохраняя сознание. Даже волны пытались
расплющить его о скалы, но ему удалось за одну зацепиться и с усилием заползти
на вершину. Опасное положение, но оно позволяло ему видеть, что происходит.
Вместо того чтобы закрыть брешь, он ухудшил дело. Вещество
рвалось сильнее, энергия вливалась в его мир, все вокруг разрушая и
распространяясь все дальше и дальше во всех направлениях. Голландец закричал,
но звука не было.
Все ощущения реальности, все понятия привычной физики, все
изменилось. Вода поднималась и текла. Скалы таяли. Он сам существовал в тысяче
тел, и каждое пыталось задержаться за тысячу одинаковых камней.
Сквозь разрыв вырвалась громадная белая комета, так
ослепительно сиявшая, что несчастный изгой даже сквозь закрытые веки чувствовал
боль. Она стремительно неслась, оставляя за собой кипящее море и изувеченную
материю. Он почувствовал, как земля под ним задрожала и как его маленький приют
стал осыпаться в пенящиеся воды. Нога его соскользнула, и море поглотило его.
— Моей последней мыслью, когда волны сошлись над моей
головой, было то, что Мария умрет, помня только, что я создал средство нашей
гибели. Она никогда не узнает, как я пытался все спасти.
