Надежда Васильевна выслушала его бурные объяснения и ничего не ответила. Серж принял ее молчание за согласие и просил обождать буквально минутку, пока он сбегает за извозчиком. Поблизости, как нарочно, ни одного не имелось. Надежда Васильевна его остановила.
– Мне сказали там… – он кивнула на ворота охранки, – … что тебя подозревают в отравлении графа Вронского… Не перебивай, это еще не все. Следователь уверен, что именно ты убил своего отца и ту девицу… А еще дядю Стиву и несчастного Левина… Они просили, чтобы я дала на тебя показания… Молчи! – вскрикнула она. – Я не хочу слышать твоих объяснений! Я знаю, как ты умеешь убеждать. Я всего лишь слабая глупая женщина… Оставь меня. Мне надо побыть одной… Возможно, будет лучше на некоторое время мне уехать… Мне тяжело находиться рядом с тобой и думать, что ты…
Она не договорила и, зажав рот ладошкой, торопливо пошла от него прочь. Серж остался на месте. Ему показалось, что вокруг стало удивительно тихо, как будто он лишился слуха. Опомнившись, он обнаружил, что у дверей стоит жандармский поручик и внимательно на него смотрит.
– Господин Каренин, – сказал поручик Вронский официальным тоном. – Имею честь сообщить вам, что я отказался вести дело о смерти балерины Остожской по причине личной ненависти к вам и невозможности объективно вести расследование. Начальство мое ходатайство удовлетворило. Также хочу сообщить: я знаю, что это вы отравили моего отца, графа Вронского, и сделаю все, чтобы вы не остались безнаказанным. Я готов вызвать вас на дуэль, но знаю вашу фамильную трусость и не считаю нужным пачкаться вашим отказом. Но если вы только соизволите, я всегда к вашим услугам. Честь имею…
Вронский прикоснулся к фуражке, круто развернулся, как на армейском плацу, и скрылся за дверью.
Серж подумал, куда бы ему теперь деваться. Так, чтобы спрятаться и зарыться, чтобы его не нашли и не трогали хотя бы до вечера. Только одно место у него осталось. Он нашел извозчика и приказал ехать на Вознесенский проспект, к «Англии».
Ольга долго не открывала, хотя в такой час должна быть у себя. Актрисы рано не просыпаются. Наконец за дверью послышался ее усталый голос. Она спрашивала, кто там еще. Что само по себе было довольно странным. Иных гостей, кроме брата и Каренина, у нее быть не могло. Серж попросил открыть. И только сейчас вспомнил, что явился с пустыми руками, даже коробку конфет не прихватил. Бежать же в лавку поздно.
Дверь никак не открывалась. Он еще раз требовательно попросил впустить его.
Замок щелкнул. Ольга открыла, но загораживала рукой проем.
– Оленька, дорогая, мне очень надо тебя видеть, – сказал Серж как мог ласково. – Мне плохо, мне очень плохо, и надо побыть с тобой, мое золотце…
Ольга не шелохнулась, только крепче вцепилась в дверной косяк.
– Ах, вот как? Значит, вам плохо, господин Каренин? – спросила она с улыбкой и вдруг закричала на него, как кричат базарные бабы, отчаянно, с визгом, брызгая слюной: – Ничтожество! Слизняк! Лгун! Ты погубил мою жизнь! Я не буду танцевать Раймонду! Это конец! Мне от тебя ничего больше не надо! Ты убил моего отца и меня убил! Так вот же тебе моя ласка и вся твоя любовь! Забери ее обратно… – Она размахнулась и бросила ему в лицо пригоршню украшений, которые он ей дарил. Кольцо задело глаз, а жемчужное колье ударило по носу. Это было унизительно и больно. Но Серж уже не замечал таких мелочей.
61
Николя примчался на Офицерскую с утра пораньше, чтобы подловить своего драгоценного патрона. Его распирало от любопытства: что же такое происходило с Ванзаровым, когда два дня подряд он являлся как будто не в себе. Николя надеялся разгадать эту загадку.
Ванзаров был уже на месте. Судя по виду, он не спал ночь, что случалось, когда он занимался исключительно трудным делом, обдумывая и строя логические цепочки. Взгляд его приобретал тогда особое выражение, которым Николя восхищался и которого побаивался. Когда все заканчивалось, Ванзаров становился привычным, но это выражение оставалось в памяти. Николя тренировал перед зеркалом такой взгляд, но дело у него не шло.
Ванзаров нетерпеливо потребовал отчет. К таким резкостям Николя привык, считая их необходимыми в сыскной службе. Не до сантиментов, когда преступника надо за хвост поймать. Он предъявил папку нового дела, не менее тонкую, чем прежде, подтвердив, что это единственное, что удалось найти за тот период времени. Быстро пролистнув считаные страницы, Ванзаров остановился на описании жертвы, Николя помнил, каким по счету был тот лист. Ничего примечательного там не сообщалось: обычное описание во всех подробностях.
– Значит, так и не нашли?
Николя подтвердил: из дела это следует со всей очевидностью. За сроком давности оно было закрыто.
– Как фамилия?
Эту фамилию он запомнил, даже заглядывать в дело не надо: Зарайская Марфа Васильевна по мужу. Девичья фамилия ее в деле не указывалась, по причине полной ненужности. Женщина, выйдя замуж, навсегда расставалась с ней. Словно рождалась заново.
Ванзаров попросил достать справочник «Монастыри России». Николя вытащил толстый пыльный том, который редко кто брал в руки.
– Поищите, есть Успенский монастырь в Ергушевском уезде?
Николя полистал оглавление и нашел. Монастырь был столь мал и находился в таком глухом углу, что не имелось даже его изображения. А все описание занимало с десяток строчек. Но это чрезвычайно порадовало Ванзарова. Он отчаянно потянулся, сгоняя сонную усталость, и подмигнул.
– Николя, друг мой, не желаете размяться классической борьбой? Я вас легонько покидаю. А можете и вы меня попробовать. Надо вам тренироваться уже.
Ради патрона Гривцов был готов на все, что угодно. Но только не служить чучелом для тренировок. Однажды согласившись, он потом неделю не мог ни шею повернуть, ни рукой двинуть, так славно приложил его к ковру драгоценный Родион Георгиевич. Одного раза было вполне достаточно. Николя вежливо, но твердо отказался, сославшись на насморк. К прочим испытаниям он готов был хоть сейчас.
– Тогда ожидайте указаний, к вечеру понадобитесь, – сказал Ванзаров.
Николя испросил разрешения вернуть дело в архив, а заодно сбегать в кофейню, получил согласие и столкнулся в дверях с Афанасием Курочкиным. Филер был так высок, что Гривцов не доходил ему до груди.
Афанасий степенно повесил шляпу, сел и принял самую почтительную позу. Но от него ждали не почтительности, а сведений. За вчерашний день он обошел все мастерские, что работали по металлу, и везде получал один и тот же ответ: никто не признавался, что изготовил дубликат ключа. Мастера в один голос заявляли, что такой ключ запомнили бы: старинный, требует особого подхода, таких уже не делают. Да и не всякий за такую работу возьмется. Болванку надо подходящую иметь. Курочкин выяснял, у кого такие болванки могли остаться. Ему назвали два адреса, где еще трудились очень старые слесари. Но и они, осмотрев ключ, задумчиво цокали и не признавались в своей работе. Выходило, что ключ был сделан не в столице. Или в таком месте, о каком даже филер не знает. Что-то вроде тайной мастерской, где фальшивомонетчики режут клише новых червонцев. Чтобы такое место найти, сил одного Курочкина не хватит. Весь отряд филеров на ноги поднимать надо. Да и какой толк: старые мастера фальшивых ассигнаций пилили гранит на каторге, а про новую поросль что-то не было слышно.
