Наступило гробовое молчание — ни звука, ни шепота! Все глаза
были устремлены на того, от кого ждали ответа; а он стоял, наклонив голову и
наморщив лоб, и рылся в своей памяти, стараясь среди множества не имеющих цены
воспоминаний уловить один единственный ускользающий пустяк, зная, что если он
поймает этот пустяк — он будет на троне, если же нет — навсегда останется нищим
изгнанником. Проходили мгновения, проходили минуты, мальчик напрягал свою
память и молчал. Наконец он глубоко вздохнул, медленно покачал головой и
выговорил дрожащими губами, с отчаянием в голосе:
— Я припомнил весь тот день, но что я сделал с печатью,
припомнить не могу.
Он помолчал, потом поднял глаза и проговорил с кротким
достоинством:
— Милорды и джентльмены, если вы хотите лишить вашего
законного государя его престола только оттого, что у него нет этого
доказательства, я бессилен помешать вам. Но…
— О государь, какое безумие! — в ужасе воскликнул Том Кенти.
— Погоди! Подумай! Не сдавайся так скоро! Дело еще не потеряно! Слушай, что я
тебе скажу, следи за каждым моим словом! Я вызову в твоей памяти этот день во
всех подробностях, каждую мелочь. Мы разговаривали. Я рассказывал тебе о своих
сестрах Нэн и Бэт… ну вот, ты это помнишь? И о бабке, и о том, как мы,
мальчишки, играем на Дворе Отбросов… Ты и это помнишь? Отлично! Следи только за
мной, — ты все припомнишь. Ты дал мне есть и пить и с царственной любезностью
отослал придворных, чтобы мне не было стыдно перед ними за свою
невоспитанность… Ага, ты и это помнишь!
Том перечислял все подробности одну за другой, и принц кивал
головой в знак того, что он припоминает; а сановнику слушали и дивились: все
это было так похоже на правду, между тем откуда могла возникнуть эта
невозможная дружба между принцем и нищим? Никогда еще никакая толпа не была
охвачена таким любопытством и не чувствовала себя столь ошеломленной и
растерянной.
— Ради шутки, государь, мы поменялись одеждой. Потом мы
стали перед зеркалом, и оказалось, что мы так похожи один на другого, будто и
не переодевались совсем, — ты помнишь и это, да? Потом ты заметил, что солдат
сильно ушиб мне руку, — смотри, я и до сих пор не могу держать ею перо, так
одеревенели мои пальцы. Увидев это, твое высочество вскочил, поклявшись, что ты
отомстишь солдату, и побежал к двери. Тебе надо было пройти мимо стола. Эта
штука, которую вы называете печатью, лежала на столе, — ты схватил ее, озираясь
вокруг, как бы ища, куда ее спрятать, потом увидал…
— Стой! Довольно! Благодарение богу, я вспомнил! —
воскликнул взволнованным голосом оборванный претендент на престол. — Иди, мой
добрый Сент-Джон: в рукавице миланского панциря, что висит на стене, ты найдешь
государственную печать!
— Верно, государь, верно! — воскликнул Том Кенти. — Теперь
английская держава — твоя, и тому, кто вздумает оспаривать ее у тебя, лучше бы
родиться немым! Спеши, милорд Сент-Джон! Пусть твои ноги превратятся в крылья!
Все сборище было теперь на ногах. Все прямо-таки обезумели
от беспокойства, тревоги и жгучего любопытства. Собор гудел, как пчелиный улей.
Все сразу заговорили возбужденно и пылко, внизу и на помосте — повсюду. Никто
ничего не слышал и не интересовался ничем, кроме того, что кричал ему в ухо
сосед или что он кричал в ухо соседу. Время промчалось стремительно. И вот по
собору пронесся шепот — на подмостках появился Сент-Джон, в поднятой над
головой руке он держал государственную печать.
Сразу же грянул крик:
— Да здравствует истинный король!
Минут пять в соборе стон стоял от кликов и грома музыки;
вихрь носовых платков реял в воздухе. А тот, к кому относились все эти
приветствия, маленький оборванец, — отныне первый человек в Англии, — стоял на
виду у всех, посредине подмостков, счастливый и гордый, щеки его пылали
румянцем, и могущественнейшие вассалы королевства склоняли перед ним колени.
Затем все встали, и Том Кенти воскликнул:
— Теперь, о государь, возьми назад твое царское одеяние и
отдай бедному Тому, слуге твоему, его рубище!
Лорд-протектор отдал приказание:
— Разденьте этого маленького негодяя и бросьте его в Тауэр!
Но король, истинный, новый король, заявил:
— Не позволю! Только благодаря ему я получил обратно свою
корону, — и не смейте трогать и обижать его! А ты, милейший дядя, ты,
милорд-протектор, неужели ты не питаешь никакой благодарности к этому бедному
мальчику? Ведь, как я слышал, он пожаловал тебя в герцоги, — протектор
покраснел, — но он, оказывается, не был настоящим королем, значит чего стоит
теперь твой громкий титул? Завтра ты через его посредство будешь
ходатайствовать предо мной об утверждении тебя в этом звании, иначе тебе
придется распрощаться с твоим герцогством и ты останешься просто графом.
После такой отповеди его светлость герцог Сомерсетский
предпочел на время отойти в сторону. Король повернулся к Тому и ласково сказал:
— Мой бедный мальчик, как ты мог вспомнить, куда я спрятал
печать, если я и сам не мог вспомнить?
— Ах, государь, это было нетрудно, ибо я не раз употреблял
ее в дело.
— Употреблял ее в дело… и не мог сказать, где она находится?
— Да ведь я не знал, что они ее ищут. Они мне не говорили,
какая она, ваше величество!
— Что же ты с нею делал?
Щеки Тома густо покраснели; он потупил глаза и молчал.
— Говори, добрый мальчик, не бойся! — успокоил его король. —
Что же ты делал с большой государственной печатью Англии?
Том опять запнулся и, наконец, смущенно выговорил:
— Я щелкал ею орехи!
Бедный ребенок! Эти слова были встречены таким взрывом
хохота, что он едва устоял на ногах. Но если кто-нибудь сомневался в том, что
Том Кенти не был королем Англии, этот ответ рассеял все сомнения.
Тем временем с Тома сняли роскошную мантию и накинули ее на
плечи королю. Мантия прикрыла его нищенские лохмотья. После этого прерванная
коронация возобновилась. Настоящий король был помазан миром, на голову его
возложили корону, а пушечные выстрелы возвестили эту радость городу, и весь
Лондон гудел от восторга.
