— Нам? Ну уж нет! Ты проси, это твое ремесло. Но я просить
милостыню не стану.
— Ты не станешь просить милостыню? — воскликнул Гуго, с удивлением
вытаращив глаза на короля. — Скажи, с каких это пор ты так переменился?
— Я тебя не понимаю.
— Не понимаешь? Да ведь ты всю жизнь просил милостыню на
лондонских улицах.
— Я? Глупец!
— Побереги свои любезности — на дольше хватит. Твой отец
говорит, что ты всю жизнь занимаешься нищенством. Может, он врет? Может, ты
даже отважишься утверждать, что он врет? — поддразнивал Гуго.
— Это его ты называешь моим отцом? Да, он солгал.
— Ну ладно, приятель! Будет тебе ломать комедию и
представляться сумасшедшим; повеселился — и хватит, а то как бы не нажить беды.
Если я расскажу ему, он с тебя шкуру сдерет.
— Можешь не трудиться, я и сам ему скажу.
— Мне нравится твоя храбрость, ей-богу нравится. А вот
рассуждаешь ты глупо. Побоев, пинков, тычков и без того достаточно, незачем их
добывать самому. Но довольно об этом. Я верю твоему отцу. Я не сомневаюсь, что
он умеет врать, не сомневаюсь, что он и врет при случае, — и лучшие из нас это
делают; но тут ему незачем врать. А умный человек не тратит даром, такой
полезной вещи, как ложь! Но если тебе не нравится просить милостыню, чем же мы
займемся? Будем обворовывать кухни?
Король сказал раздраженно:
— Брось болтать глупости, ты мне надоел!
Гуго рассердился.
— Послушай, приятель, ты не хочешь воровать, не хочешь
просить милостыню; будь по-твоему. Но вот что я заставлю тебя делать. Я буду
просить милостыню, а ты заманивай прохожих. Посмей только отказаться!
Король презрительно посмотрел на него и хотел что-то
возразить, но Гуго перебил его:
— Т-сс! Вот идет человек с добрым лицом. Я сейчас упаду
наземь, будто в припадке. Когда этот человек подбежит ко мне, ты начни вопить,
упади на колени, притворись, будто плачешь, кричи, словно дьяволы у тебя в
брюхе, и скажи: «О сэр, это мой бедный, горемычный брат, у нас нет друзей.
Именем господа заклинаю тебя: будь милосерд, сжалься над больным, всеми
брошенным, несчастным бедняком, удели один маленький пенни от избытка твоего
обиженному богом, погибающему человеку!» И помни: не переставай выть и не
унимайся, покуда не выманишь у него пенни, иначе плохо тебе будет.
И Гуго тут же застонал, заплакал, начал закатывать глаза под
лоб, шататься, вертеться на месте; а когда прохожий подошел поближе, он с криком
упал на землю и забился в грязи, изображая страшные мученья.
— О боже! — воскликнул добрый прохожий. — Ах, бедняга, как
он страдает! Я помогу тебе.
— Ах, нет, добрый сэр, не трогай меня, — пошли тебе господи
всякого благополучия! Мне страшно больно, когда до меня дотрагиваются во время
припадка. Вот мой брат расскажет твоей милости, что со мной делается, когда
меня начинает вот этак корчить. Дай пенни, добрый сэр, и оставь меня мучиться.
— Один пенни! Да я дам тебе целых три, бедный ты человек!
И прохожий принялся поспешно шарить у себя в кармане,
доставая деньги.
— Вот, голубчик, возьми, получай на здоровье! Пойди сюда,
мальчик, помоги мне снести твоего бедного брата вот в тот дом, где…
— Он вовсе мне не брат… — перебил его король.
— Как! Он тебе не брат?
— Вот! Вы слышите? — застонал Гуго, скрежеща на короля
зубами. — Он отрекается от родного брата, от брата, который одной ногой стоит в
могиле!
— Если он твой брат, у тебя в самом деле жестокое сердце,
мальчик! Как тебе не стыдно! Ведь он не может двинуть ни рукой, ни ногой! Если
он не брат тебе, кто же он тогда?
— Нищий и вор! Он взял у тебя деньги и в это самое время
залез тебе в карман. Если хочешь излечить его чудом, пусть твоя палка
прогуляется по его плечам, в остальном можешь положиться на бога.
Но Гуго не стал дожидаться чуда. В один миг он вскочил на
ноги и умчался, как ветер, а прохожий за ним, крича во все горло. Король,
горячо поблагодарив небо за собственное избавление, побежал в противоположную
сторону и не умерил шага, пока не очутился вне опасности. Он свернул на первую
попавшуюся дорогу и скоро оставил деревню далеко за собой. Несколько часов он
торопливо шел, поминутно с тревогой оглядываясь, не гонятся ли за ним; но,
наконец, страхи его улеглись, и радостное сознание безопасности охватило его.
Теперь только он почувствовал, что голоден и очень устал. Он постучался было в
ближайшую ферму, но ему не дали даже слова сказать и грубо выгнали вон: его
одежда не внушала доверия.
Разгневанный и оскорбленный, он поплелся дальше, решив, что
впредь не станет подвергать себя таким унижениям. Но голод сильнее гордости, и
под вечер он еще раз попытался найти приют на ферме; здесь его, однако, приняли
еще хуже: изругали и посулили задержать как бродягу, если он не уберется сейчас
же.
Наступила ночь, темная и холодная. А король все еще ковылял
на усталых ногах. Ему поневоле приходилось идти и идти: едва он присаживался,
холод пронизывал его до костей. Все чувства и впечатления во время этого
странствия в торжественном мраке ночи по пустынным дорогам и полям были для
него новы и странны. Временами он слышал голоса — они приближались, звучали
совсем близко и постепенно замирали. Он не мог рассмотреть людей, а видел
только неясные, скользящие тени; в этом было что-то призрачное, жуткое, и он
вздрагивал от страха. Иногда он видел мерцающий свет вдали — словно в ином
мире; иногда слышал звяканье овечьего колокольчика, далекое, неясное;
приглушенное мычание коров, долетавшее до него с ночным ветром, было полно
уныния; по временам из-за невидимых полей и лесов доносился жалобный вой
собаки. Все звуки доносились издалека; и маленькому королю казалось, что все
живое отступило от него вдаль, что он стоит, одинокий, затерянный, посреди
беспредельной пустыни.
