— Раненый? — воскликнул он. — Кто посмел его ранить?
Впрочем, об этом потом, а сейчас веди меня, веди! Скорее, скорее! Что у тебя,
свинцовые гири на ногах? Ранен? Поплатится же за это виновный, будь он хоть
сыном герцога!
Лес был еще довольно далеко, но они быстро дошли до него.
Молодой человек осмотрелся, нашел воткнутый в землю сук, к которому была
привязана какая-то тряпочка, и повел короля в чащу; время от времени им
попадались такие же сучья, служившие, очевидно, путеводными вехами. Наконец они
дошли до поляны, где увидели остатки сгоревшего крестьянского дома, а рядом с
ним полуразрушенный сарай. Нигде никаких признаков жизни, полная тишина кругом.
Молодой человек вошел в сарай, король быстро вбежал за ним. Никого! Бросив на
молодого человека удивленный и недоверчивый взгляд, король спросил:
— Где же он?
В ответ раздался издевательский смех. Король пришел в
ярость, схватил полено и хотел кинуться на обманщика, но тут еще кто-то
издевательски захохотал над самым его ухом. То был хромой бродяга, следовавший
за ним по пятам. Король повернулся к нему и гневно спросил:
— Кто ты такой? Чего тебе надо здесь?
— Брось эти шутки и перестань бушевать! — сказал бродяга. —
Не так уж хорошо я перерядился, чтобы ты не мог узнать родного отца.
— Ты не отец мне. Я тебя не знаю. Я король. Если это ты
похитил моего слугу, так найди и верни его мне, или ты горько раскаешься!
Джон Кенти ответил сурово и внушительно:
— Я вижу, что ты сумасшедший, и мне неохота наказывать тебя;
но если ты вынудишь меня, я тебя накажу… Здесь твоя болтовня не опасна, потому
что здесь некому обижаться на твои безумные речи, но все же тебе следует
держать язык за зубами, чтобы не повредить нам на новых местах. Я убил человека
и не могу оставаться дома, и тебя не оставлю, так как мне нужна твоя помощь. Я
переменил свое имя и хорошо сделал, — меня зовут Джон Гоббс, а тебя — Джек;
запомни это покрепче! А теперь отвечай: где твоя мать, где сестры? Они не
явились в условленное место; известно тебе, где они?
Король угрюмо ответил:
— Не приставай ко мне со своими загадками! Моя мать умерла;
мои сестры во дворце.
Молодой человек чуть опять было не захохотал, но
оскорбленный король сжал кулаки, и Кенти, или Гоббс, как он теперь называл
себя, удержал своего спутника:
— Тише, Гуго, не дразни его; он не в своем уме, а ты его
раздражаешь. Садись, Джек, и успокойся; сейчас я дам тебе поесть.
Гоббс и Гуго стали о чем-то тихо разговаривать между собой,
а король, чтобы избавиться от их неприятного общества, отошел в полумрак, в
самый дальний угол сарая, где земляной пол был на целый фут покрыт соломой.
Король лег, укрылся, за неимением одеяла, соломой и весь ушел в свои мысли. У
него было много горестей, но какими ничтожными казались они перед великим горем
— утратой отца. Имя Генриха VIII заставляло трепетать весь мир; при этом имени
каждому рисовалось чудовище, дыхание которого все разрушает, рука которого
умеет лишь карать и казнить, но для мальчика были связаны с этим именем только
сладостные воспоминания, и образ, который он вызывал в своей памяти, дышал
любовью и лаской. Он припоминал свои задушевные разговоры с отцом, с нежностью
думал о них, и неудержимые слезы, струившиеся по его щекам, свидетельствовали о
глубине его горя. День клонился к вечеру, и мальчик, истомленный своими невзгодами,
заснул спокойным, целительным сном.
Много времени спустя — он не мог сказать, сколько именно, —
еще не совсем проснувшись, лежа с закрытыми глазами и спрашивая себя, где он и
что с ним случилось, он услыхал над собой унылый, частый стук дождя по крыше;
ему стало хорошо и уютно; но через минуту это чувство было грубо нарушено
громким говором и хриплым смехом. Неприятно пораженный, он высвободил из соломы
голову, чтобы посмотреть, что тут происходит. Непривлекательную и страшную
картину увидел он. В другом конце сарая, на полу, ярко пылал костер; вокруг
костра, в зловещем красном свете, лежали вповалку на земле бродяги и оборванцы.
Ни в снах он не видел, ни в книгах не встречал подобных
созданий. Здесь были мужчины высокие, загорелые, с длинными волосами, одетые в
фантастические рубища; были подростки с жестокими лицами, такие же оборванные;
были слепцы-нищие с повязками или пластырями на глазах; были калеки с костылями
и деревяшками; больные с гноящимися, кое-как перевязанными ранами; был подозрительного
вида разносчик со своим коробом; точильщик ножей, лудильщик, цирюльник — каждый
со своим инструментом; среди женщин были совсем молодые, почти девочки, были и
старые, сморщенные ведьмы. Все они кричали, шумели, бесстыдно ругались; все они
были грязны и неряшливы; было здесь и трое младенцев с какими-то болячками на
лицах, и несколько голодных собак с веревками на шее: они служили слепцам
поводырями.
Ночь уже наступила, пир только что кончился, начиналась
оргия. Жбан с водкой переходил из рук в руки. Раздался дружный крик:
— Песню! Песню! Пой, Летучая Мышь! Пой, Дик, и ты, Безногий!
Один из слепцов поднялся на ноги и приготовился петь, сорвав
и швырнув на пол пластыри, закрывавшие его вполне здоровые глаза, и доску с
трогательным описанием причин его несчастья. Безногий освободился от своей
деревяшки и на двух совершенно здоровых ногах стал рядом с товарищем. Затем оба
загорланили веселую песню, а вся орава нестройно подхватывала припев. Когда
дело дошло до последней строфы, полупьяный хор, увлекшись, пропел ее всю с
самого начала, наполняя сарай такими оглушительными гнусавыми звуками, что даже
стропила задрожали.
Вот как, примерно, звучал бы конец этой вдохновенной песни в
переводе с воровского языка, на котором она была сложена:
Притон, прощай, не забывай,
Уходим в путь далекий.
Прощай, земля, нас ждет петля
И долгий сон, глубокий.
Нам предстоит висеть в ночи,
Качаясь над землею,
А нашу рухлядь палачи
Поделят меж собою.
[26]
