Раньше всех предстали перед Томом именитые лорды,
душеприказчики
[21]
покойного короля. Они ходатайствовали, чтобы Том утвердил
некоторые их распоряжения. Это была пустая формальность, — однако не совсем,
так как в то время еще не было лорда-протектора.
[22] Архиепископ
Кентерберийский доложил постановление совета о похоронах покойного монарха и в
заключение прочел подписи душеприказчиков, а именно: архиепископ
Кентерберийский; лорд-канцлер Англии; Вильям лорд Сент-Джон; Джон лорд Рассел;
Эдуард граф Гертфорд; Джон виконт Лисли; Катберт, епископ Дургэмский…
Том не слушал, — его еще раньше смутил в этом документе один
удивительный пункт. Он повернулся к лорду Гертфорду и шепотом спросил:
— На какой день назначены похороны?
— На шестнадцатое число будущего месяца, государь!
— Это просто удивительно! Разве он продержится так долго?
Бедный малый! Королевские обычаи были для него еще внове. Он
привык к тому, что покойников на Дворе Отбросов спроваживали в могилу гораздо
быстрее.
Двумя-тремя словами лорд Гертфорд успокоил его.
Затем статс-секретарь доложил о постановлении
государственного совета, назначившего на другой день в одиннадцать часов прием
иностранных послов. Требовалось согласие короля.
Том вопросительно посмотрел на лорда Гертфорда. Тот шепнул:
— Ваше величество да соблаговолит изъявить согласие. Они
прибудут, чтобы выразить вам соболезнование их августейших повелителей по
поводу тяжкой утраты, постигшей ваше величество и всю Англию.
Том поступил, как ему было сказано. Другой статс-секретарь
начал читать акт о расходах на штат покойного короля, достигших за последнее
полугодие двадцати восьми тысяч фунтов стерлингов. Сумма была так велика, что у
Тома Кенти дух захватило. Еще больше изумился он, узнав, что из этих денег
двадцать тысяч еще не уплачено. И окончательно разинул рот, когда оказалось,
что королевская сокровищница почти что пуста, а его тысяча слуг испытывают
большие лишения, ибо давно уже не получают следуемого им жалованья.
Том с горячим убеждением сказал:
— Ясно, что этак мы разоримся к чертям. Нам следует снять
домик поменьше и распустить большинство наших слуг, которые все равно ни на что
не годны, только болтаются под ногами и покрывают нашу душу позором, оказывая
нам такие услуги, какие нужны разве что кукле, не имеющей ни рассудка, ни рук,
чтобы самой управиться со своими делами. Я знаю один домишко, как раз
насупротив рыбного рынка у Билингсгэйта… Он…
«Дядя» крепко сжал Тому руку, чтобы остановить его безумную
речь; тот вспыхнул и остановился на полуслове; но никто не выразил удивления,
как будто никто и не слыхал его слов.
Какой-то секретарь доложил, что покойный король в своей
духовной завещал пожаловать графу Гертфорду герцогский титул, возвести его
брата, сэра Томаса Сеймура, в звание пэра, а сына Гертфорда сделать графом,
равно как и возвысить в звании других знатных слуг короны. Совет решил
назначить заседание на шестнадцатое февраля для утверждения и исполнения воли
покойного. А так как почивший король никому из поименованных лиц не пожаловал письменно
поместий, необходимых, чтобы поддержать столь высокое звание, то совет, будучи
осведомлен о личных желаниях его величества по этому поводу, счел за благо,
если на то будет соизволение ныне царствующего монарха, назначить Сеймуру
«земель на пятьсот фунтов стерлингов», а сыну Гертфорда «на восемьсот фунтов
стерлингов», прибавив к этому первый же участок земли «на триста фунтов
стерлингов», «какой освободится за смертью какого-нибудь епископа».
Том чуть было не брякнул, что лучше бы сначала уплатить
долги покойного короля, а потом уж расходовать такие огромные деньги; но
предусмотрительный Гертфорд, во-время тронув его за плечо, спас его от подобной
бестактности, и он изъявил свое королевское согласие, хотя в душе был очень
недоволен.
С минуту он сидел и раздумывал, как легко и просто он теперь
совершает такие блистательные чудеса, и вдруг у него мелькнула мысль: почему бы
не сделать свою мать герцогиней Двора Отбросов и не пожаловать ей поместье? Но
в то же мгновение он с горечью сообразил, что ведь он король только по имени,
на самом же деле он весь во власти этих важных старцев и величавых вельмож. Для
них его мать — создание больного воображения; они выслушают его недоверчиво и
пошлют за доктором — только и всего.
Скучная работа продолжалась. Читались всякие многословные,
утомительно-нудные петиции, указы, дипломы и другие бумаги, относящиеся к
государственным делам; наконец Том сокрушенно вздохнул и пробормотал про себя:
— Чем прогневал я господа бога, что он отнял у меня
солнечный свет, свежий воздух, поля и луга и запер меня в этой темнице, сделал
меня королем и причинил мне столько огорчений?
Тут бедная, утомленная его голова стала клониться в дремоте
и, наконец, упала на плечо; дела королевства приостановились за отсутствием
августейшего двигателя, имеющего власть превращать чужие желания в законы.
Тишина окружила дремавшего мальчика, и государственные мужи прервали обсуждение
дел.
Перед обедом Том, с разрешения своих тюремщиков Гертфорда и
Сент-Джона, провел приятный часок в обществе леди Елизаветы и маленькой леди
Джэн Грей, хотя принцессы были весьма опечалены тяжелой утратой, постигшей
королевскую семью. Под конец ему нанесла визит «старшая сестра», впоследствии
получившая в истории имя «Марии Кровавой».
[23]
Она заморозила Тома своей
высокопарной беседой, которая в его глазах имела только одно достоинство —
краткость. На несколько минут его оставили одного, затем к нему был допущен
худенький мальчик лет двенадцати, платье которого, за исключением белоснежных
кружев на вороте и рукавах, было сверху донизу черное — камзол, чулки и все
прочее. В его одежде не было никаких признаков траура, только пурпурный бант на
плече. Он приближался к Тому нерешительным шагом, склонив обнаженную голову, и,
когда подошел, опустился на колено. Том с минуту спокойно и вдумчиво смотрел на
него и, наконец, сказал:
— Встань, мальчик. Кто ты такой? Что тебе надобно?
Мальчик встал на ноги; он стоял в изящной, непринужденной
позе, но на лице у него были тревога и грусть.
— Ты, конечно, помнишь меня, милорд? Я твой паж, мальчик для
порки.
