В туфлях, в роскошном халате, он, наконец, прикорнул на
диване, но заснуть не мог: голова его была слишком переполнена мыслями, а
комната — людьми. Он не мог отогнать мыслей, и они остались при нем; он не умел
выслать вон своих слуг, и потому они тоже остались при нем, к великому
огорчению Тома и их самих.
Когда Том удалился, его знатные опекуны остались вдвоем.
Некоторое время оба молчали, в раздумье качая головами и шагая по комнате.
Наконец лорд Сент-Джон заговорил:
— Скажи по совести, что ты об этом думаешь?
— По совести, вот что: королю осталось недолго жить, мой
племянник лишился рассудка, — сумасшедший взойдет на трон, и сумасшедший
останется на троне. Да спасет господь нашу Англию! Ей скоро понадобится помощь
господня!
— Действительно, все это похоже на истину. Но… нет ли у тебя
подозрения… что… что…
Говорящий запнулся и не решился продолжать: вопрос был
слишком щекотлив. Лорд Гертфорд стал перед Сент-Джоном, посмотрел ему в лицо
ясным, открытым взглядом и сказал:
— Говори! Кроме меня, никто твоих слов не услышит.
Подозрение в чем?
— Мне очень не хотелось бы выражать словами, милорд, то, что
у меня на уме, ты так близок ему по крови. Прости, если я оскорблю тебя, но не
кажется ли тебе удивительным, что безумие так изменило его? Я не говорю, чтобы
его речь или осанка утратили свое царственное величие, но все же они в некоторых
ничтожных подробностях отличаются от его прежней манеры держать себя. Не
странно ли, что безумие изгладило из его памяти даже черты его отца; что он
забыл даже обычные знаки почтения, какие подобают ему от всех окружающих; не
странно ли, что, сохранив в памяти латинский язык, он забыл греческий и
французский? Не обижайся, милорд, но сними у меня тяжесть с души и прими
искреннюю мою благодарность! Меня преследуют его слова, что он не принц, и я…
— Замолчи, милорд! То, что ты говоришь, — измена! Или забыл
ты приказ короля? Помни, что, слушая тебя, я и то делаюсь соучастником твоего
преступления.
Сент-Джон побледнел и поспешил сказать:
— Я ошибся, я признаю это сам. Будь так великодушен и милостив,
не выдавай меня! Я никогда больше не буду ни размышлять, ни говорить об этом.
Не поступай со мною слишком сурово, иначе я погибший человек.
— Я удовлетворен, милорд. Если ты не станешь повторять свой
оскорбительный вымысел ни мне, ни кому другому, твои слева будут считаться как
бы несказанными. Оставь свои пустые подозрения. Он сын моей сестры: разве его
голос, его лицо, его внешность не знакомы мне от самой его колыбели? Безумие
могло вызвать в нем не только те противоречивые странности, которые подмечены
тобою, но и другие, еще более разительные. Разве ты не помнишь, как старый
барон Марли, сойдя с ума, забыл свое собственное лицо, которое знал шестьдесят
лет, и считал, что оно чужое, — нет, больше того, утверждал, будто он сын Марии
Магдалины, будто голова у него из испанского стекла, и — смешно сказать! — не
позволял никому прикасаться к ней, чтобы чья-нибудь неловкая рука не разбила
ее. Гони прочь свои сомнения, добрый милорд. Это истинный принц, я хорошо его
знаю, и скоро он станет твоим королем. Тебе полезно подумать об этом: это
важнее всех других обстоятельств.
В течение дальнейшей беседы лорд Сент-Джон многократно
отрекался от своих ошибочных слов и утверждал, что теперь-то он доподлинно
знает, где правда, и больше никогда, никогда не станет предаваться сомнениям.
Лорд Гертфорд простился со своим собратом тюремщиком и остался один стеречь и
опекать принца. Скоро он углубился в размышления, и, очевидно, чем дольше
думал, тем сильнее терзало его беспокойство. Наконец он вскочил и начал шагать по
комнате.
— Вздор! Он должен быть принцем! — бормотал он про себя. —
Во всей стране не найдется человека, который решился бы утверждать, что два
мальчика, рожденные в разных семьях, чужие друг другу по крови, могут быть
похожи один на другого, словно два близнеца. Да если бы даже и так! Было бы еще
более диковинным чудом, если бы какой-нибудь немыслимый случай дал им
возможность поменяться местами. Нет, это безумно, безумно, безумно!
Спустя некоторое время лорд Гертфорд сказал себе:
— Если бы он был самозванец и называл себя принцем — это
было бы естественно; в этом, несомненно, был бы смысл. Но существовал ли
когда-нибудь такой самозванец, который, видя, что и король и двор — все
величают его принцем, отрицал бы свой сан и отказывался от почестей, которые
воздаются ему? Нет! Клянусь душою святого Свитина, нет! Он истинный принц,
потерявший рассудок!
Глава 7
Первый королевский обед Тома
Около часа дня Том покорно перенес пытку переодевания к
обеду. Его опять нарядили в такой же роскошный костюм, как и раньше, но сменили
на нем решительно все — от воротничков до чулок. Затем с большими церемониями
Тома проводили в просторный, богато убранный зал, где был накрыт стол на одного
человека. Вся утварь была из литого золота и так великолепно изукрашена, что
буквально не имела цены: то была работа Бенвенуто.
[11]
В комнате толпились
высокородные прислужники. Капеллан
[12]
прочел молитву, и проголодавшийся Том
готов был уже наброситься на еду, но его задержал милорд граф Беркли,
обвязавший его шею салфеткой, — важная обязанность подвязывания салфетки
принцам Уэльским была наследственной в семье этого лорда. Был здесь и
виночерпий, предупреждавший всякую попытку Тома налить себе своими руками вина.
Тут же находился другой лорд — отведыватель: он состоял при его высочестве
принце Уэльском исключительно для того, чтобы пробовать по первому требованию
все подозрительные блюда, и, таким образом, рисковал быть отравленным. В то
время отведыватель был уже ненужным украшением в королевской столовой, так как
ему не часто приходилось исполнять свои обязанности; но были времена за
несколько поколений до Генриха VIII, когда должность отведывателя была
чрезвычайно опасной, и мало кто добивался этого почетного звания. Кажется
странным, что эту обязанность не возложили на какого-нибудь пса или алхимика, —
но кто постигнет дворцовые обычаи! Был тут и милорд д`Арси, первый камергер, —
зачем и для какой надобности, неизвестно, но он был тут, и этого было
достаточно! Был тут и лорд-дворецкий. Он стоял у Тома за спиной и следил, чтобы
весь церемониал был соблюдаем до мельчайших подробностей. Церемониалом
распоряжались лорд главный лакей и лорд главный повар, которые стояли поблизости.
Кроме них, у Тома было еще триста восемьдесят четыре человека прислуги, но,
разумеется, не все они находились в столовой, — и четверть всего их количества
не прислуживало за этим обедом. Том даже не подозревал, что они существуют.
