– А вот что. Это значит, что брильянты не достались ворам!
– Вот так штука! Почему ты так думаешь?
– Я не думаю, я знаю. Разве брюки, и очки, и бакенбарды, и
саквояж, и все его вещи не превратились в привидения? Все, что на нем было, все
превратилось в привидения. А из этого ясно, что его сапоги тоже превратились в
привидения, потому что они были на нем в тот момент, когда Джек стал
привидением. И если это не доказательство того, что сапоги грабителям не
достались, хотел бы я знать, какое тебе еще нужно доказательство.
Нет, вы подумайте только. Такой головы, как у этого парня, я
никогда еще не встречал. У меня ведь тоже есть глаза, и я тоже все видел, но
мне и в голову не придет такое. А вот Том Сойер другой человек. Когда Том Сойер
смотрит на какую-нибудь вещь, то эта вещь встает на задние лапы и разговаривает
с ним, она просто раскрывает ему все свои секреты. Право, я такой головы не
встречал еще.
– Том Сойер, – сказал я, – я еще раз скажу то, что говорил
уже много раз: я недостоин чистить твои башмаки! Ну да ладно, это к делу не
относится. Господь бог создал нас всех, и одним он дал глаза, которые ничего не
видят, а другим дал глаза, которые видят все; а для чего он это сделал – не нам
судить. Значит, так и надо было, иначе он бы устроил это по-другому. Теперь я
понял, что воры не унесли брильянтов. А вот почему, как ты думаешь?
– Да потому, что те двое спугнули их раньше, чем они успели
снять с трупа сапоги.
– Вот оно как? Все понятно. Только скажи мне, Том, почему бы
нам не пойти и не рассказать все это?
– Да ну тебя, Гек Финн, неужели ты сам не понимаешь? Ты
сообрази, что будет дальше? Завтра утром начнется расследование. Те двое
расскажут, как они услышали крики и прибежали туда, но слишком поздно, чтобы
спасти незнакомца. Потом присяжные будут долго болтать и наконец вынесут
решение, что человек этот был застрелен, или зарезан, или его стукнули
чем-нибудь по голове и по воле господа бога он отдал ему душу. После этого его
похоронят, а вещи продадут с аукциона, чтобы оплатить расходы. Вот тут-то и
придет наш черед.
– Каким образом, Том?
– Мы купим эти сапоги за пару долларов! Я чуть не задохнулся
от восторга.
– Господи, Том, так мы получим брильянты!
– А как же ты думал! За их находку будет наверняка объявлена
большая награда – тысяча долларов, не меньше. И мы ее получим! Ну а теперь
пошли в дом. И не забудь, что мы ничего не знаем ни о каком убийстве, ни о
каких брильянтах, ни о каких ворах.
Мне оставалось только вздохнуть по поводу такого решения. Я
бы, конечно, продал эти брильянты – да, да, уважаемые господа! – за двенадцать
тысяч долларов. Но я промолчал. Все равно спорить с Томом толку не было.
Я спросил только:
– Том, а как мы объясним тете Салли, где мы пропадали
столько времени?
– Ну, это я предоставляю тебе, – заявил он. – Я рассчитываю,
ты что-нибудь придумаешь.
Вот он всегда такой – строгий и щепетильный. Никогда сам не
будет врать.
Мы прошли через большой двор, узнавая на каждом шагу
знакомые предметы, которые так приятно было опять увидеть, подошли к крытому
проходу между большим бревенчатым домом и кухней, – на стене, как и всегда,
висели все те же вещи, даже застиранная зеленая рабочая куртка дяди Сайласа с
капюшоном; на ней была грубая белая заплата между лопатками, так что всегда
казалось, что в дядю Сайласа кто-то засадил снежком. Мы подняли щеколду и
вошли.
Тетя Салли в этот момент рвала и метала, дети жались в одном
углу, а старик, укрывшись в другом, молился о ниспослании помощи в час нужды.
Тетя Салли бросилась нам навстречу, смеясь и плача, закатила нам обоим по
оплеухе, сжала нас в объятиях, расцеловала и выдала нам еще по одной пощечине.
Казалось, ей это никогда не надоест, так она была рада видеть нас. А потом она
сказала:
– Где же вы шлялись все это время, негодные бездельники? Я
уж до того беспокоилась, что не знала, что и делать. Ваши вещи привезли уже бог
знает когда, и я уже четыре раза заново стряпала ужин, чтобы накормить вас
получше, как только вы приедете, пока у меня уж окончательно не лопнуло
терпенье, и я теперь готова заживо с вас шкуру снять. Бедненькие мои, вы же,
наверное, умираете с голода! А ну, все за стол, быстрей, не тратьте зря
времени.
Ну и приятно же было, должен вам сказать, опять, как
когда-то, сидеть за столом, а перед тобой этот вкуснейший ржаной хлеб, и свиные
отбивные, и вообще все, что можно пожелать на этом свете. Дядя Сайлас выдал нам
одно из самых своих замысловатых благословений, в котором сложных оборотов было
не меньше, чем слоев в луковице, и пока ангелы разбирались в этом, я мучительно
придумывал, как же мне объяснить причину нашего опоздания. Когда нам положили еду
на тарелки и мы принялись за дело, тетя Салли сразу же спросила меня об этом, и
я принялся мямлить:
– Да вот, понимаете… миссис…
– Гек Финн! С каких это пор я стала для тебя «миссис»? Или я
когда-нибудь скупилась на подзатыльники и поцелуи для тебя с того дня, как ты
появился в этой комнате и я приняла тебя за Тома Сойера и благодарила бога за
то, что он послал мне тебя, хотя ты наговорил мне сорок бочек вранья, а я, как
дурочка, всему поверила? Зови меня, как и раньше, тетей Салли.
Так я и сделал и говорю ей:
– Так вот, мы с Томом решили пройтись пешком и подышать
лесным воздухом, и тут мы встретили Лема Биба и Джима Лейна, а они предложили
нам пойти вместе с ними собирать чернику и сказали, что они могут взять собаку
Юпитера Данлепа, так как они только что говорили с ним…
– А где они его видели? – спросил дядя Сайлас. Я посмотрел
на него, удивившись, почему это он заинтересовался такой мелочью, и вижу, что
он ну прямо впился в меня глазами, так его это задело. Я удивился и даже
растерялся, но потом собрался с мыслями и говорю ему:
– Да когда он вместе с вами копал что-то, перед заходом
солнца или около этого.
Дядя Сайлас только хмыкнул, вроде как разочарованно, и
перестал меня слушать. Тогда я решил продолжать и говорю:
– Ну так вот, как я уже объяснял…
– Достаточно, дальше ты можешь не продолжать! – прервала
меня тетя Салли. Она с возмущением смотрела на меня в упор. – Гек Финн, –
сказала она, – может быть, ты объяснишь, с чего это они собрались за черникой в
сентябре в наших краях?
Тут я понял, что запутался, и прикусил язык. Тетя Салли
подождала, по-прежнему глядя на меня в упор, и наконец заявила:
