На западном побережье немного домов: тот, в котором живут мальчик с матерью, еще один на возвышенности, к северу от них, и несколько коттеджей в относительной близости — можно дойти пешком. Пейзаж был прекрасен, конечно, если вам нравится вид пустынного моря.
Голос мальчика прервал размышления великана:
— Ты можешь ей помочь? Вылечить ее?
— Нет, — покачал головой великан. Он не мог понять, как птица оказалась здесь, на земле, со сломанной шеей. Казалось, он видел, как ее клюв слегка дрогнул и маленький язычок коснулся травы. Может, на чайку напало животное или другая птица, однако на ее теле не было ран. Великан оглянулся, но не увидел вокруг ничего живого. Была только эта одинокая умирающая чайка, единственная представительница рода чаек в пределах видимости. Мальчик опустился на колени и вытянул палец, желая прикоснуться к ней. Но рука великана схватила его ручонку — она почти полностью утонула в его ладони — и не позволила притронуться к птице.
— Не надо.
Мальчик взглянул на него. В его взгляде нет жалости, подумал великан. Только любопытство. Но если нет жалости, значит, нет и понимания. Мальчик был слишком мал, чтобы понимать, и именно поэтому он нравился великану.
— Почему? — удивился мальчик. — Почему я не могу дотронуться до нее?
— Потому что ей больно, и, прикоснувшись к ней, ты сделаешь ей еще больнее.
Мальчик обдумал его слова.
— А ты можешь убрать боль?
— Да, — сказал великан.
— Тогда сделай это.
Великан протянул обе руки, положив левую на тело чайки — она обхватила его, словно ракушка, — а указательный и большой пальцы правой — ей на шею.
— По-моему, тебе следует отвернуться, — сказал он мальчику.
Мальчик покачал головой. Его взгляд был прикован к рукам великана, и теплому тельцу птицы, зажатому в его объятиях.
— Я должен сделать это, — сказал великан. Его большой и указательный пальцы сомкнулись, сжав шею чайки, при этом выкручивая ее. В результате ее голова развернулась на сто восемьдесят градусов, и боли пришел конец.
Ошарашенный увиденным, мальчик секунду молчал, а потом принялся плакать.
— Что вы сделали! — всхлипывал он. — Что вы сделали!
Великан поднялся на ноги и хотел было похлопать мальчика по плечу, но вдруг осекся, словно испугался силы своих огромных рук.
— Я избавил ее от страданий, — сказал великан. Он уже осознал свою ошибку: не следовало лишать птицу жизни на глазах у малыша, но у него не было опыта общения с такими маленькими детьми. — Это был единственный выход.
— Нет, ты убил ее! Убил!
Великан отдернул руку.
— Да, — сказал он. — Убил. Ей было больно, и ее нельзя было спасти. Иногда все, что мы можем, это лишь избавить от боли.
Но мальчик уже бежал назад, к дому, к матери, и ветер доносил до великана его крики, когда он стоял на аккуратно подстриженной лужайке. Очень осторожно великан взял тельце чайки и отнес к опушке, где выкопал небольшую ямку и засыпал птицу землей и сухими листьями, поместив на могиле небольшой надгробный камень. Когда, наконец, великан поднялся с колен, он увидел, что по лужайке к нему направляется мама мальчика, а сам малыш жмется к ней.
— Я не знала, что ты здесь, — начала женщина. Она была смущена, но в то же время взволнована поведением сына и пыталась изобразить на лице улыбку.
— Просто проходил мимо, — сказал великан. — Решил зайти проведать вас. Потом я увидел, что Дэнни сидит на траве, и подошел поближе, чтобы посмотреть, в чем дело. Там была чайка, умирающая чайка. Я...
— Что ты с ней сделал? — перебил его мальчик.
На его щеках остались следы слез и грязные разводы — явный признак того, что он пытался утереть слезы руками.
Великан взглянул на него сверху вниз.
— Я похоронил ее, — сказал он. — Вон там. Я пометил место камнем.
Мальчик оторвался от матери и полный подозрений, будто был уверен, что великан похитил птицу, желая как-то использовать в своих темных целях, пошел к деревьям. Увидев камень, малыш остановился перед местом погребения чайки, как вкопанный. Носком правой ноги он поворошил землю в надежде обнаружить оперенное крыло, припорошенное почвой, словно сброшенное свадебное платье, но великан закопал чайку достаточно глубоко, и на поверхности ничего не было видно.
— Ее можно было спасти? — спросила мама мальчика.
— Нет, — ответил великан. — У нее была сломана шея.
Она взглянула на мальчика, и увидела, чем он занимается.
— Дэнни, отойди оттуда.
Он подошел к ней, все еще не решаясь посмотреть в глаза великану. Она приобняла его рукой за плечо и притянула поближе к себе.
— Никто не смог бы ей помочь, Дэнни. Птица была сильно покалечена и очень мучилась. Джо поступил единственно возможным образом.
А потом, обращаясь к великану, мама мальчика шепотом добавила:
— Не стоило ему смотреть, как ты убиваешь ее. Надо было подождать, пока он уйдет.
Услышав это, великан покраснел.
— Прости, — сказал он.
Женщина про себя улыбнулась: теперь она успокаивала не только своего сына, но и этого большого, сильного, по крайней мере на вид, человека, который, тем не менее, чувствует себя неловко из-за того, что расстроил мальчика, а еще из-за чувств, которые испытывает к его матери. Как это странно для меня, думала она, кружить вокруг этого человека так же, как он кружит вокруг меня, хоть это и приятно по большей части. Ему потребовалось столько времени...
— Он еще маленький, — доверительно сказала она. — В свое время все сам поймет.
— Да, — кивнул великан. — Думаю, что да.
Он печально улыбнулся, на мгновение обнажив крупные редкие зубы. Но вдруг понял, что прорехи между ними видны окружающим, и улыбка быстро сошла с его лица. Он присел на корточки, так что его лицо оказалось на одном уровне с лицом мальчика.
— До свидания, Дэнни.
Мальчик все еще стоял, уставившись на могилу чайки, и ничего не ответил.
— До свидания, Мэриэнн. Надеюсь, наш ужин не отменяется?
— Нет, конечно. Бонни вечером посидит с Дэнни.
Он чуть снова не улыбнулся.
— Попрощайся с офицером Дюпре, Дэнни, — сказала женщина, когда великан уже собирался уходить. — Попрощайся с Джо.
Но мальчик только отвернулся, зарывшись лицом в ее юбку.
— Я не хочу, чтобы ты шла с ним, — пробубнил он. — И я не хочу оставаться с Бонни.
— Замолчи, что ты говоришь! — только и смогла сказать его мама.
И великан по имени Джо Дюпре побрел к своему «эксплореру»; под его ногтями скопилась земля, а ладони еще помнили тепло птицы. Если бы какой-нибудь незнакомец увидел сейчас его лицо, печаль, которая на нем отражалась, наверно, он замедлил бы шаг и задумался, в чем дело. Но для местных, островитян, такое выражение лица полицейского Дюпре было столь же привычным, как звук прибоя или вид мертвой рыбы на берегу.
