Его во мгновение ока сшибло с ног и унесло назад в подлесок — так быстро, что я толком ничего не успел увидеть. На секунду мне подумалось, что он поскользнулся, но сейчас опять вскочит на ноги. Однако он больше не показывался. Из-за ольхи послышался свист, но отклика не последовало. Товарищ скинхеда посвистел снова — и тишина. А я уже отступал, отползал на брюхе, отчаянно стремясь оказаться подальше и от последнего из охотников, и от той силы, что преследовала нас всех в окропленной солнечными бликами зелени Конгари.
Прежде чем набраться смелости и подняться, я прополз по-пластунски метров тридцать. Где-то впереди плескалась вода. Сзади грянули выстрелы, но пули полетели не в мою сторону. Я припустил бегом и не остановился, даже распоров о сук куртку и до крови ссадив при этом кожу на плече. Я несся, вскинув голову, и со всхлипами, навзрыд дыша. Уже покалывало в боку — и тут справа в чащобе мелькнуло что-то белое. Подметив это краем глаза, я на бегу попытался успокоить себя: вероятно, какая-нибудь птица — цапля или эгретка. Но была в этом движении вкрадчивая прерывистость, выдающая стремление оставаться незамеченным, и еще некая валкость, намекающая на физический изъян. Попытка разглядеть мелькавшую в подлеске фигуру ничем не увенчалась, но я знал, что она где-то там, пристально на меня смотрит. Я чувствовал это буквально кожей.
Тем не менее застаиваться на месте было не с руки.
Впереди сквозь деревья проблескивала вода, слышен был ее плеск. А метрах в десяти слева лежала лодка — не моя, но по крайней мере двое из тех, кто ее сюда притащил, уже мертвы, а третьему, небось, уже не до меня, он спасается бегством. На опушке, куда я выбежал, из почвы выпирали корни болотных кипарисов; благодаря странной конической форме этих миниатюрных деревьев местность казалась инопланетным бонсаем. Я пробрался между ними и уже почти достиг лодки, когда слева из-за деревьев выскочил тот брюнет. Винтовки при нем уже не было, но был нож, с которым он кинулся на меня. Вскинув пистолет, я успел выстрелить — при этом некстати поскользнулся, отчего попал ему в бок, пригасив скорость, но не остановив. Вторично нажать на спуск я не успел: он уже набросился, левым предплечьем отбивая руку, в которой у меня был пистолет; я же в этот момент пытался не допустить до себя нож. Я метил коленом ему в поврежденный бок, но он мое движение угадал и использовал против меня, крутнувшись вместе со мной и ударив по левой голени. Я подломился, а он топнул мне по руке; пальцы невольно разжались, и он жутким ударом ботинка вышиб пистолет.
В тот момент, когда он на меня наваливался, я все же изловчился пнуть его в раненый бок. На губах у него вскипела слюна, а глаза расширились от боли, но коленом он уже упирался мне в грудь, и я опять пытался воспрепятствовать ножу. Вместе с тем было видно, что он в шоке, а из пулевой дыры вовсю льется кровь. Я внезапно ослабил хватку, отчего он ткнулся вперед, как раз носом о мою вскинутую голову. Послышался вскрик; я же, стряхнув его с себя, мигом вскочил и сделал подсечку, отчего он сильно ударился спиной оземь.
При этом послышался влажный хруст, и что-то выпросталось наружу у него из груди, как будто отломилось одно из ребер и пробило кожу. Я отступил назад, глядя, как сбегает кровь с корня кипариса и как нанизанный на него охотник тщетно пытается освободиться. Протянув руку, он взялся за корень, обагрив себе при этом ладонь. Растопыренную пятерню он с укоризной показал мне — дескать, видишь, что ты наделал, — и бессильно уронил голову, испустив дух.
Я отер рукавом мокрое от пота и грязи лицо. Повернулся подобрать пистолет — и увидел, как на меня из деревьев взирает окутанная саваном фигура.
Это была женщина: я различал под полотном форму грудей, хотя лицо оставалось спрятанным.
— Мелия, — назвал я ее по имени, — не бойся.
Едва я к ней двинулся, на меня упала тень. Я обернулся: там стоял Терей. Единственное, что мне врезалось в память, это грубый крюк в его руке. Вот он метнул крюк в меня, и все подернулось тьмой.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
В чувства меня вернул все тот же запах лекарственных трав. Я лежал в домике, на кухне, крепко связанный по рукам и ногам. Приподняв голову, стукнулся о стенку. Донимала боль в спине и плечах. Куртка отсутствовала — вероятно, истрепалась в хлам, когда Терей крюком волок меня к своему жилищу. Смутно помнилось, что сознания я лишился под высоченными деревьями и что сквозь дырявый полог их листвы в меня спицами вонзался солнечный свет. Не было ни сотового, ни пистолета. На полу я провалялся долго — похоже, несколько часов.
Через какое-то время послышалась возня у входа, и в нимбе гаснущего вечернего света появился Терей. В руках у него был заступ, который он, прежде чем войти в домишко, прислонил к дверному косяку. Женщина не показывалась мне на глаза, но я чувствовал, что она поблизости — должно быть, у себя в затемненной комнате, в окружении глянцевой красоты, с которой ей никогда уже не соперничать.
— Добро пожаловать, брат, — сказал Терей, присаживаясь рядом на корточки.
Свои темные очки он снял. Вблизи устилающая его глаза пленка казалась почти прозрачной. Она напоминала тапетум — отражающую поверхность, с помощью которой некоторые животные лучше видят при скудном ночном свете.
Он налил в бутылку воды из-под крана и, поднеся ее к моим губам, аккуратно наклонил. Я судорожно глотал, пока вода не потекла по подбородку. Я закашлялся, морщась от боли, которая жестяным эхом отдавалась у меня в голове.
— Какой я тебе брат.
— Не будь ты мне братом, тебя бы уже не было в живых.
— Стало быть, ты их всех прикончил?
Он чуть подался ко мне:
— Таких людей нужно учить. Это мир соразмерностей. Они отняли одну жизнь, разрушили другую. А потому им надо узнать о Белой Дороге, увидеть, что их там ждет; они должны стать частью ее.
С него я перевел глаза на окно и увидел, что свет там идет на убыль. Близится вечер.
— Ты спас ее, — сказал я.
Он кивнул:
— Но не смог спасти ее сестру.
В глазах его я увидел огорчение. Более того — любовь.
— Ох, как она обгорела… Я и сейчас не понимаю, как же ей все-таки удалось выжить. Может, потому, что ее затянуло под воду и подземные ручьи вынесли ее наружу. Когда я ее нашел, она пластом лежала на камне. Я отнес ее домой, и мы с мамой ее выходили. А потом мама умерла, и она с годок обихаживала себя сама, пока я не вышел из тюрьмы. И вот теперь я вернулся.
— Почему вы просто не пошли в полицию и не рассказали обо всем?
— Думаете, все это так легко? В любом случае, тело ее сестры пропало. Ночь стояла темная — откуда, спрашивается, ей знать, что это были за мужчины? Она и говорить-то теперь не может, их имена с трудом написала для меня — да и кто бы поверил, что совершить такое могли молодые, богатые белые люди? Я и сам теперь толком не знаю, какие мысли у нее в голове. От боли, видишь ли, умом тронулась.
Тем не менее это не было ответом на вопрос. Этого не хватало для понимания случившегося. Как и для понимания того, что пришлось вынести Терею и что он заставил вынести других.
