Это авто мне помнилось. На нем ездил некто по имени Стритч — гнусный тип, бледно-синюшный, какой-то деформированный. Но Стритчу прошили грудину пулей, а машину его разломали.
И вот задняя дверца «кадиллака» открылась. Я ждал, что оттуда кто-то появится, и не дождался. Минуту-другую машина просто стояла, пока невидимая рука изнутри не захлопнула дверцу с гробовым стуком, огласившим, казалось, окрестные болота, и черный битый катафалк скрылся из виду, повернув куда-то на северо-запад, в сторону Оук-Хилла и шоссе № 1.
На кровати завозилась Рэйчел.
— Что это? — спросила она.
Я обернулся и увидел, как по комнате ползут тени, гонимые лунным светом. Вот они медленно наползли на Рэйчел, скрадывая ее белизну.
— Что? — повторила она.
Я снова был на кровати, только теперь сидел истуканом, сбив ногами одеяло. На груди у меня пульсировала теплом ладонь Рэйчел.
— Машина, — сказал я.
— Где?
— Да там. Уехала.
Я, как был голый, снова встал с постели и приблизился к окну. Отодвинул штору, но там ничего не было — лишь тихая дорога да серебристые нити на глади разлива.
— Там была машина, — повторил я напоследок.
А на стекле различались отпечатки пальцев, оставленные мною в ту минуту, когда взгляд был нацелен на автомобиль; теперь, отражаясь, они словно снаружи стремились ко мне.
— Ложись, — позвала Рэйчел.
Я прилег, обвил ее рукой, и она, приникнув ко мне, тихо заснула.
А я до самого утра чутко ее стерег.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Эллиот Нортон перезвонил мне наутро после пожара. У него были ожоги первой степени на лице и руках. Причем он сказал, что еще легко отделался. Огонь уничтожил три комнаты на втором этаже и оставил огромную дыру в крыше. Из местных подрядчиков за восстановление дома никто не взялся, пришлось подряжать для ремонта какую-то бригаду из Мартинеса, это в соседней Джорджии.
— С копами разговаривал? — спросил я.
— Да они здесь с самого утра. В подозреваемых недостатка нет, но если заведут дело, то мне лучше с юридической практикой завязывать и уходить в монастырь. Копы понимают, что все это как-то связано с делом Ларусса, — на этом мы с ними сошлись. Хорошо, что за это понимание мне еще не пришлось доплачивать.
— А кто именно под подозрением?
— Да есть тут пара-тройка козлов из местных, их пошерстят, но что толку. Вот если бы кто-нибудь что-то видел или слышал, да еще решился заявить об этом вслух… Многие нынче скажут: а на что ты рассчитывал с самого начала?
В разговоре возникла пауза. Чувствовалось, что Эллиот ждет от меня каких-то слов. В конце концов слова я произнес, обреченно ощущая: на этот раз мне не отвертеться.
— Что теперь думаешь делать?
— А что мне делать? Бросить паренька? Чарли, ведь он мой клиент. Я так поступить не могу. Не могу допустить, чтобы меня запугали, заставили отказаться от дела.
Он как будто сознательно давил на мою совесть. Мне это не нравилось, но у него, видно, просто не было иного выбора. Однако смутные чувства у меня вызывало не только откровенное злоупотребление нашей дружбой. Эллиот Нортон был очень хорошим юристом, хотя прежде я никогда не видел, чтобы из него, при его профессиональной хватке и прагматизме, вот так запросто изливалось масло человеческой доброты. А тут тебе и собственный дом, и чуть ли не сама жизнь в защиту молодца, которого он и не знает толком; что-то непохоже на того Эллиота Нортона, с которым я знаком. Понятно, что при всех моих сомнениях взять и отвернуться, не подставив другу плечо, будет непросто, но, по крайней мере, я могу задать ему в этой связи несколько откровенных вопросов.
— Эллиот, зачем ты этим занимаешься?
— Ты об адвокатской практике?
— Нет. Зачем взялся защищать парня?
Честно сказать, я ожидал тирады о том, что человеку свойственны высокие порывы, что вступиться за этого несчастного больше некому, а он, Эллиот, не в силах стоять и беспечно смотреть, как невиновного пристегивают к каталке и делают инъекцию, от которой останавливается сердце. Нет, этого я от него не услышал. А услышал я то, что меня порядком удивило. Быть может, сказывалась его усталость или же события прошлой ночи, но когда Эллиот заговорил, в голосе чувствовалась горечь, какой я раньше не слышал.
— Знаешь, в душе я эту дыру всегда ненавидел. Ненавидел это гнилое позерство, местечковую ментальность. Все эти серые личности вокруг меня — их никогда не тянуло стать королями бизнеса, политиками, судьями. Менять мир они не хотели. Хотели лишь сосать пиво да трахать баб, и тыщонки в месяц при работе на заправке им на это хватало. Они никогда ни к чему не стремились, не мечтали уехать. Но меня-то, черт возьми, такая судьба никогда не устраивала.
— И ты стал юристом.
— Да, стал: благородная профессия, как бы ты к ней ни относился.
— И перебрался в Нью-Йорк.
— Да, в Нью-Йорк. Но Нью-Йорк я возненавидел еще больше. И мне еще было что доказать. Было что осуществить.
— И теперь ты вступился за этого пацана: дескать, нате, вот вам всем. Так?
— В каком-то смысле так. Чарли, я нутром чую: этот парень не убивал Мариэн Ларусс. И пусть Атис не может похвастаться воспитанием, но он не насильник и не убийца. Я не способен вот так стоять и глазеть, как его казнят за преступление, которого он не совершал.
Я согласился с Эллиотом. В самом деле, не стоит пытать человека о его внутренних пристрастиях. В конце концов, меня и самого не раз обвиняли в идеализме.
— Позвоню тебе завтра, — сказал я. — Ты уж будь добр, не накликай за это время чего-нибудь еще.
Судя по облегченному вздоху, он усмотрел в моем ответе какой-то лучик света среди общей безнадеги.
— Спасибо. Ты просто бальзам на душу.
Повесив трубку, я увидел, что на меня, прислонившись к дверному косяку, задумчиво смотрит Рэйчел.
— Ну что, все же надумал ехать? — спросила она, слава богу, без укора.
— Не исключено, — пожал я в ответ плечами.
— У тебя перед ним будто какой-то обет верности.
— Да нет. И не именно перед ним.
Как бы оформить мои доводы словами? А ведь надо: и не только для Рэйчел, но и для себя самого.
— Понимаешь, когда я оказывался в беде или брался за непростые — а иной раз и более чем непростые — дела, всегда находились люди, которые решали действовать со мной заодно, — ты, Ангел с Луисом, еще кое-кто, — и от их вмешательства неприятель не выдерживал и погибал. Теперь же о помощи просят меня, и эту просьбу я не могу вот так взять и отклонить.
— Долг платежом красен?
— Вроде того. Но есть вещи, о которых в случае, если со мной что-нибудь произойдет, надо позаботиться в первую очередь.
