– Отлично! Великолепно! Теперь все кончилось, и бояться нам
нечего! Ты сказал тете?
Я хотел ответить «да», а тут она сама говорит:
– Про что это, Сид?
– Да про то, как мы все это устроили.
– Что «все»?
– Да все; ведь только одно и было: как мы с Томом освободили
беглого негра.
– Боже милостивый! Освободили бег… О чем это ты, милый?
Господи, опять он заговаривается!
– Нет, не заговариваюсь, я знаю, о чем говорю. Мы его
освободили, мы с Томом. Решили так сделать и сделали. Да еще как превосходно!
Он пустился рассказывать, а она его не останавливала, все
сидела и слушала и глядела на него круглыми глазами, и я уж видел, что мне в
это дело соваться нечего.
– Ну как же, тетя, чего нам это стоило! Работали целыми
неделями, час за часом, каждую ночь, пока вы все спали. Нам пришлось красть и
свечи, и простыню, и рубашку, и ваше платье, и ложки, и жестяные тарелки, и
ножи, и сковородку, и жернов, и муку – да всего и не перечесть! Вы себе
представить не можете, чего нам стоило сделать пилу, и перья, и надписи, и все
остальное, и как это было весело! А потом надо было еще рисовать гроб и кости,
писать анонимные письма от разбойников, вылезать и влезать по громоотводу,
вести подкоп, делать веревочную лестницу и запекать ее в пироге, пересылать в
вашем кармане ложки для работы…
– Господи помилуй!
– … напускать в сарайчик змей, крыс, пауков, чтобы Джим не
скучал один; а потом вы так долго продержали Тома с маслом в шляпе, что едва
все дело нам не испортили: мы не успели уйти, и фермеры нас застали еще в
сарайчике; мы скорее вылезли и побежали, а они нас услышали и пустились в
погоню; тут меня и подстрелили, а потом мы свернули с дороги, дали им пробежать
мимо себя; а когда вы спустили собак, то им бежать за нами было неинтересно,
они бросились туда, где шум, мы сели в челнок и благополучно переправились на
плот, и Джим теперь свободный человек, и мы все это сами сделали – вот здорово,
тетечка!
– Ну, я ничего подобного не слыхала, сколько ни живу на
свете! Так это вы, озорники этакие, столько наделали нам хлопот, что у всех
голова пошла кругом, и напугали всех чуть не до смерти?! Хочется мне взять
сейчас да и выколотить из вас всю дурь, вот сию минуту! Подумать только, а я-то
не сплю, сижу ночь за ночью, как… Ну, негодник эдакий, вот только выздоровеешь,
я уж за тебя примусь, повыбью из вас обоих всякую чертовщину!
Но Том весь сиял от гордости и никак не мог удержаться – все
болтал и болтал, а она то и дело перебивала его и все время сердилась и
выходила из себя, и оба они вместе орали, как кошки на крыше; а потом она и
говорит:
– Ну, хорошо, можешь радоваться, сколько тебе угодно, но
смотри, если ты еще раз сунешься не в свое дело…
– В какое дело? – говорит Том, а сам больше не улыбается:
видно, что удивился.
– Как – в какое? Да с этим беглым негром, конечно. А ты что
думал?
Том посмотрел на меня очень сурово и говорит:
– Том, ведь ты мне только что сказал, что Джим в
безопасности. Разве он не убежал?
– Кто? – говорит тетя Салли. – Беглый негр? Никуда он не
убежал. Его опять поймали, живого и невредимого, и он опять сидит в сарае и
будет сидеть на хлебе и на воде и в цепях; а если хозяин за ним не явится, то
его продадут.
Том сразу сел на кровать, – глаза у него загорелись, а
ноздри задвигались, как жабры, – и кричит:
– Они не имеют никакого права запирать его! Беги! Не теряй
ни минуты! Выпусти его, он вовсе не раб, а такой же свободный, как и все люди
на земле!
– Что этот ребенок выдумывает!
– Ничего я не выдумываю, тут каждое слово правда, тетя
Салли! А если никто не пойдет, я сам туда пойду! Я всю жизнь Джима знаю, и Том
его знает тоже. Старая мисс Уотсон умерла два месяца назад. Ей стало стыдно,
что она хотела продать Джима в низовья реки, она это сама говорила; вот она и
освободила Джима в своем завещании.
– Так для чего же тебе понадобилось его освобождать, если он
уже свободный?
– Вот это вопрос, – это как раз похоже на женщин! А как же
приключения-то? Да я бы и в крови по колено не побоялся… Ой, господи, тетя
Полли!
И провалиться мне на этом месте, если она не стояла тут, в
дверях, довольная и кроткая, как ангел.
Тетя Салли бросилась к ней, заплакала и принялась ее
обнимать, да так, что чуть не оторвала ей голову; а я сразу понял, что самое
подходящее для меня место – под кроватью; похоже было, что над нами собирается
гроза. Я выглянул, смотрю – тетя Полли высвободилась и стоит, смотрит на Тома
поверх очков – да так, будто с землей сровнять его хочет. А потом и говорит:
– Да, Том, лучше отвернись в сторонку. Я бы на твоем месте
тоже отвернулась.
– Боже ты мой! – говорит тетя Салли. – Неужели он так
изменился? Ведь это же не Том, это Сид! Он… он… да где же Том? Он только что
был тут, сию минуту.
– Ты хочешь сказать, где Гек Финн, – вот что ты хочешь
сказать! Я столько лет растила этого озорника Тома, мне ли его не узнать! Вот
было бы хорошо! Гек Финн, вылезай из-под кровати сию минуту!
Я и вылез, только совсем оробел.
Тетя Салли до того растерялась, что уж дальше некуда; разве
вот один только дядя Сайлас растерялся еще больше, когда приехал из города и
все это ему рассказали. Он сделался, можно сказать, вроде пьяного и весь
остальной день ничего не соображал и такую сказал проповедь в тот день, что
даже первый мудрец на свете и тот ничего в ней не разобрал бы, так что после
этого все к нему стали относиться с почтением. А тетя Полли рассказала им, кто
я такой и откуда взялся, и мне пришлось говорить, что я не знал, как выйти из
положения, когда миссис Фелпс приняла меня за Тома Сойера… (Тут она перебила
меня и говорит: «Нет, ты зови меня по-старому: тетя Салли, я теперь к этому
привыкла и менять ни к чему! «) Когда тетя Салли приняла меня за Тома Сойера, и
мне пришлось это терпеть, другого выхода не было, а я знал, что Том не обидится
– напротив, будет рад, потому что получается таинственно, у него из этого
выйдет целое приключение, и он будет доволен. Так оно и оказалось. Он выдал
себя за Сида и устроил так, что для меня все сошло гладко.
