Эта мысль окончательно расстроила Бекки, и она побрела
прочь, заливаясь горючими слезами. Потом подошла кучка мальчиков и девочек –
товарищей Тома и Джо; они остановились у забора и стали глядеть во двор,
разговаривая благоговейным шепотом насчет того, где они в последний раз видели
Тома, и как он тогда сделал то-то и то-то, и как Джо сказал такие-то и такие-то
слова (по-видимому, ничего не значившие, но предвещавшие беду, как все теперь
понимали), – и каждый из говоривших показывал то самое место, где стояли тогда
погибшие, прибавляя что-нибудь вроде: а я стоял вот тут, как раз где сейчас
стою, а он совсем рядом – где ты стоишь, а он улыбнулся вот так – и у меня
мурашки по спине вдруг побежали, до того страшно стало, – а я тогда, конечно,
не понял, к чему бы это, зато теперь понимаю.
Потом заспорили насчет того, кто последний видел мальчиков
живыми, и многие претендовали на это печальное отличие и давали показания,
более или менее опровергаемые свидетелями; и когда было окончательно
установлено, кто последним видел погибших и говорил с ними, то эти счастливчики
сразу почувствовали себя возведенными в высокий сан, а все остальные глазели на
них и завидовали. Один бедняга, который не мог похвастаться ничем другим,
сказал, явно гордясь таким воспоминанием:
– А меня Том Сойер здорово поколотил один раз!
Но эта претензия прославиться не имела никакого успеха.
Почти каждый из мальчиков мог сказать про себя то же самое, так что это отличие
ничего не стоило. Дети пошли дальше, благоговейно обмениваясь воспоминаниями о
погибших героях.
На следующее утро, когда занятия в воскресной школе
окончились, зазвонил колокол, но не так весело, как обычно, а мерно и уныло.
Воскресенье выдалось очень тихое, и печальный звук колокола очень подходил к
настроению тихой грусти, разлитой в природе. Горожане начали собираться в
церкви, задерживаясь на минутку на паперти, чтобы побеседовать шепотом о
печальном событии. Но в самой церкви никто не шептался; тишину нарушало только
шуршанье траурных платьев, когда женщины пробирались к своим местам. Никто не
мог припомнить, чтобы маленькая церковь была когда-нибудь так полна. Наступила
наконец полная ожидания, напряженная тишина, и тут вошли тетя Полли с Сидом и
Мэри, а за ними семейство Гарперов в глубоком трауре; и все прихожане, даже сам
старенький проповедник, почтительно поднялись им навстречу и стояли все время,
пока родственники погибших не заняли места на передней скамье. Снова наступила
проникновенная тишина, прерываемая время от времени глухими рыданиями, а потом
пастор начал читать молитву, простирая вперед руки. Пропели трогательный гимн,
за которым последовал текст: «Я есмь Воскресение и Жизнь».
Затем началась проповедь, и пастор изобразил такими красками
достоинства, привлекательные манеры и редкие дарования погибших, что каждый из
прихожан, созерцая их портреты, ощутил угрызения совести при воспоминании о
том, что всегда был несправедлив к бедным мальчикам и всегда видел в них одни
только пороки и недостатки. Проповедник рассказал, кроме того, несколько
трогательных случаев из жизни покойных, которые рисовали их кроткие,
благородные характеры с самой лучшей стороны, и тут все увидели, какие это были
замечательные, достойные восхищения поступки, и с прискорбием душевным
припомнили, что в то время эти поступки всем казались просто возмутительным
озорством, заслуживающим хорошего ремня. Прихожане проявляли все больше и
больше волнения, по мере того как длился трогательный рассказ, и наконец вся
паства не выдержала и присоединилась горько рыдающим хором к плачущим
родственникам, и даже сам проповедник был не в силах сдержать своих чувств и
прослезился на кафедре.
На хорах послышался какой-то шум, но никто не обратил на это
внимания; минутой позже скрипнула входная дверь; проповедник отнял платок от
мокрых глаз и словно окаменел. Сначала одна пара глаз, потом другая последовала
за взглядом проповедника, и вдруг чуть не все прихожане разом поднялись со
своих мест, глядя в остолбенении на трех утопленников, шествовавших по проходу:
Том шел впереди, за ним Джо, а сзади всех, видимо робея, плелся оборванец Гек, весь
в лохмотьях. Они прятались на пустых хорах, слушая надгробную проповедь о самих
себе.
Тетя Полли, Мэри и все Гарперы бросились обнимать своих
спасенных и чуть не задушили их поцелуями, воссылая благодарение богу, а бедный
Гек стоял совсем растерявшись и чувствовал себя очень неловко, не зная, что
делать и куда деваться от неприязненных взглядов. Он нерешительно двинулся к
дверям, намереваясь улизнуть, но Том схватил его за руку и сказал:
– Тетя Полли, это нехорошо. Надо, чтобы и Геку кто-нибудь
обрадовался.
– Ну, само собой разумеется. Я-то ему рада, бедному сиротке!
И если от чего-нибудь Гек мог сконфузиться еще сильнее, чем
до сих пор, то единственно от ласкового внимания тети Полли, которое она начала
ему расточать.
Вдруг проповедник воскликнул громким голосом:
– Восхвалим господа, подателя всех благ. Пойте! И пойте от
всей души!
И все прихожане запели. Торжественно звучал старинный хорал,
сотрясая своды церкви, а пират Том Сойер, оглядываясь на завидовавших ему
юнцов, не мог не сознаться самому себе, что это лучшая минута его жизни.
Выходя толпой из церкви, «обманутые» прихожане говорили друг
другу, что согласились бы, чтобы их провели еще раз, лишь бы опять услышать
такое прочувствованное пение старого благодарственного гимна.
Том получил столько подзатыльников и поцелуев за этот день,
смотря по настроению тети Полли, сколько прежде не получал за целый год; он и
сам бы не мог сказать, в чем больше выражалась любовь к нему и благодарность
богу – в подзатыльниках или в поцелуях.
Глава 18
Это и была великая тайна Тома – он задумал вернуться домой
вместе с братьями пиратами и присутствовать на собственных похоронах. В
субботу, когда уже смеркалось, они переправились на бревне к миссурийскому
берегу, выбрались на сушу в пяти-шести милях ниже городка, ночевали в лесу, а
перед рассветом пробрались к церкви окольной дорогой по переулкам и легли
досыпать на хорах среди хаоса поломанных скамеек.
В понедельник утром, за завтраком, и тетя Полли и Мэри были
очень ласковы с Томом и ухаживали за ним наперебой. Разговорам не было конца.
Посреди разговора тетя Полли сказала:
– Ну хорошо, Том, я понимаю, вам было весело мучить всех
чуть не целую неделю; но как у тебя хватило жестокости шутки ради мучить и
меня? Если вы сумели приплыть на бревне на собственные похороны, то, наверно,
можно было бы какнибудь хоть намекнуть мне, что ты не умер, а только сбежал из
дому.
– Да, это ты мог бы сделать, Том, – сказала Мэри, – мне
кажется, ты просто забыл об этом, а то так бы и сделал.
