— Чего?
— Швабру!
— Не-а.
Шшшух! Вода растекается по камням и все стихает.
Мальчишка за окном беззаботно рассмеялся, и, услышав его смех, Теодор тоже улыбнулся. В пансионе царила атмосфера безмятежного счастья, и Теодора все здесь устраивало, даже простая еда, но все же ему хотелось, чтобы Рамон жил в уютной, хорошо обставленной комнате, и чтобы туалет находился бы не во дворе за дощатой дверью. Ему очень не хотелось, чтобы хоть что-нибудь напоминало Рамону о его квартире в Мехико.
Диалог за окном тем временем продолжался:
— Хуан, а ты не видел швабру?
— Не-е. Спроси у Долорес.
Блям-блям-блям… Очередное ведро наполнялось водой.
Теодор лежал на кровати, убаюкиваемый голосами, усиливаемыми четырьмя стенами, окружающих внутренний дворик, и лишенными смысла, так что слова становились не более, чем абстрактными символами.
— Не-ет, Мария, — раздался девичий голосок. — Ты имеешь в виду швабру с той длинной ручкой?
— Ну да, — в тихом отчаянии подтвердила первая девушка.
— Тогда посмотри в кухне!
— Орк-орк! — выкрикнул попугай, очевидно, ужасаясь неверному ходу в продолжающейся игре.
Теодор подумал о странном моменте того утра, когда он вдруг почувствовал физическое влечение — мимолетное, длившееся от силы секунд десять, но очень сильное — к девушке, которая показывала ему и Рамону их комнаты. На вид ей было лет восемнадцать, полноватая, скромная, послушная и бесхитростная, и единственное, что могло привлечь его в ней было лишь то, что она была представительницей противоположного пола, тем более, что прежде он никогда не обращал внимания на таких простушек. Впервые после смерти Лелии в его душе зародилось подобное чувство — и не исключено, что оно могло посетить его даже если Лелия и была бы жива, так мимолетно и бесполезно оно было — и все же тем утром ему показалось, что если бы он лишь прикоснулся бы к той девушке, то его желание мгновенно улетучилось бы. Из-за Лелии. Вполне возможно так оно и получилось бы, но только это не будет продолжаться вечно. И истинная причина депрессии, последовавшей за влечением, крылась в осознании того, что жизнь продолжается, что в какой-то момент в ней появится другая женщина и может даже не одна, и что он уже сейчас, заранее не желает её или их.
Теодор подумал о том, что нужно будет отобразить эту мысль в дневнике, и, принявшись в уме сочинять, как бы это получше выразить по-английски, он сам не заметил, как уснул. Во сне он увидел Лелию. Она сидела за длинным столом у себя в квартире, которая каким-то непостижимым образом почему-то перенеслась в выложенный бело-голубыми плитками дворик пансиона. На ней была яркая желто-бордовая шаль, его подарок, и она была очень довольна и пребывала в хорошем расположении духа. Они ждали кого-то, все прислушиваясь, не постучит ли кто-нибудь в дверь, но единственное, что нарушало тишину, так это крики попугаев, вызывавшие у Лелии улыбку. Затем она сказала, что наконец-то дело сдвинулось с мертвой точки, ну разве это не здорово? «Что ты имеешь в виду?» — не понял он. «Ты очень скоро найдешь того, что виноват во всем, что случилось, — ответила Лелия, насмешливо глядя на него своими темными глазами, — но только это уже не имеет никакого значения, Тео. По крайней мере, для меня. Это всего лишь дурацкая игра… забава для вас, живых.» — Она взглянула на дверь, словно услышала нечто такое, чего не мог слышать он; внезапно дверь распахнулась, и в комнату вошел Рамон. У него было хорошее настроение, и в руках он держал много-много бутылок с ромом. Он был нагружен ими до самого подбородка, а в основании бутылок находился букет красных гвоздик. Теодор спросил у него, почему он не принес белые цветы, а Рамон с удивлением уставился на него и попросил повторить вопрос…
Теодор проснулся от стука в дверь и сел на кровати. Сон не шел у него из головы.
— Рамон? — окликнул он.
— Нет, сеньор, — раздался за дверью тоненький девичий голосок. — Там пришел один сеньор, который желает с вами поговорить.
Теодор встал.
— Минутку, — крикнул он, приглаживая волосы рукой. Открыв дверь и выглянув во двор, он увидел молодого человека, стоявшего на залитом солнечным светом тротуаре у самых ворот пансиона. У Теодора возникло странное ощущение, что он уже видел его и раньше, что они уже были знакомы… и в следующий момент он понял, что это был тот самый паренек с едва пробивающимися усиками, который был вместе с ними в подземелье мумий.
— Buenas tardes,
[34]
— вежливо поздоровался молодой человек, когда Теодор подошел к нему. — Сеньор Шибельхут?
— Да, это я, — ответил Теодор.
— Для вас имеются два свободных номера в отеле «Ороско». — Он слегка поклонился.
— Но я звонил им всего два часа назад. Там не было…
— Я сам только что узнал, — перебил его паренек своим гнусавым голосом. — Сегодня они ещё заняты, но завтра утром освободятся, это совершенно точно.
— Ясно. Что ж, большое спасибо, — вежливо сказал Теодор, все ещё не зная, верить ему или нет.
— Не за что, — отмахнулся парнишка, самодовольно выпячивая пухлую, влажную нижнюю губу. — Просто управляющий отеля — мой друг.
— Ясно.
Визитер не уходил, очевидно, ожидая чаевых. Он стоял, прислонившись к воротам и с непринужденным видом вертел на пальце цепочку с ключами.
Теодор решил не давать ему чаевых.
— И что теперь? Я должен позвонить в отель и дать свое подтверждение?
— Если хотите, я сам могу сделать это за вас. Мне не трудно.
— Нет-нет, большое спасибо. Я сам, — сказал Теодор, направляясь восвояси.
— Как хотите. Доброго вечера, сеньор, — отозвался парнишка.
Теодор немедленно направился к единственному телефону во всем пансионе, находившемуся в гостиной справа от входа. Спросив разрешения у бабушки, что-то вязавшей крючком, он позвонил в «Ороско». Снявший трубку служащий ненадолго отлучился, чтобы сверить его имя, как если бы слышал его впервые, а затем снова возвратился на линию, сообщив, что на имя Шибельхут и Отеро зарезервированы апартаменты, и что утром номер будет свободен для заселения.
— Благодарю вас, — сказал Теодор, приятно удивленный этой новостью. — Мы будем у вас… ну, скажем, к одиннадцати. Это возможно?
— Muy bien,
[35]
сеньор.
Положив трубку, Теодор направился через весь двор к двери Рамона, чтобы сообщить ему эту новость. Он остановился, чтобы взглянуть на яркого желто-сине-зеленого попугая, резвившегося в своем кольце, причем вид у него был совершенно дурацкий. Попугай висел вниз головой и раскачивался, демонстрируя тем самым свое здоровье, довольство собой и собственной жизнью. Он был так непохож на маленького, одинокого попугайчика Рамона. И хотя у попугаев нет лица, а значит не может быть и его выражения, но Теодору он всегда виделся жалким, унылым созданием с широко распахнутыми глазами и разинутым ртом — чего, разумеется, на самом деле не было напоминающим лица с картин художников-примитивистов. Теодор разглядывал бесстыжие, обведенные желтыми разводами глазки счастливого попугая, и увидел парнишку, в непринужденной позе стоящего перед дверью. И снова у него возникло ощущение, что он уже видел это и раньше. Внезапно он вспомнил про парня, предложившего ему купить кашне, с которым он говорил в день похорон Лелии. Тот бродяга, что напомнил ему о его смешных человечках«…палка-палка-огуречик…»
