“12 февраля 19…
Уважаемые господа!
В ответ на ваше письмо касательно полученного мною денежного перевода за январь сообщаю: чек, о котором идет речь, я подписал собственноручно и деньги получил сполна. Если бы чек не дошел до меня, я, разумеется, немедленно поставил бы вас в известность.
С уважением
Г. Ричард Гринлиф”.
Поупражнявшись на обороте конверта “Уэнделл траст компапи”, он подписал письмо и карточку. Потом написал такое же письмо в Неаполитанский банк, обещал зайти в ближайшие дни и оставить образец подписи для карточки. Надписал на обоих конвертах “Срочно”, спустился в холл, купил марки у швейцара и опустил письма в почтовый ящик.
После этого пошел прогуляться. На Капри его больше не тянуло. Было четверть пятого. Он все шел и шел, сам не зная куда. Наконец остановился перед витриной антикварного магазина и долго не мог оторвать взгляда от мрачной картины маслом, где двое бородатых святых спускались с темного холма в лунном свете. Он вошел в лавку и купил эту картину без рамы не торгуясь. Свернул ее в рулон и так принес в гостиницу.
Глава 21
“Полицейский участок № 83
Рим
14 февраля 19…
Глубокоуважаемый синьор Гринлиф! Вам надлежит срочно явиться в Рим, чтобы ответить на несколько важных вопросов, касающихся Тома Рипли. Ваше присутствие будет чрезвычайно ценным и существенно ускорит расследование.
В случае Вашей неявки в течение недели мы будем вынуждены принять меры, нежелательные как для нас, так и для Вас. С полным уважением
капитан Энрико Фаррара”.
Стало быть, розыск Тома Рипли продолжается. Но возможно, это означает, что и в деле Майлза открылось что-то новое. Не в обычае у итальянцев вызывать американца в таких выражениях. В последней фразе – прямая угроза. И разумеется, они уже знают о подлоге.
Держа письмо в руке, Том тупо обвел глазами комнату. Поймал свое отражение в зеркале – уголки губ опущены, взгляд беспокойный, испуганный. Он выглядит так, будто своей позой и выражением лица изо всех сил старается изобразить страх и потрясение. И поскольку он непроизвольно, безо всякой игры, на самом деле так выглядел, его страх от собственного вида удвоился. Том сложил письмо и сунул его в карман, затем снова вынул и разорвал на мелкие клочки.
Он начал быстро паковать чемодан. Сорвал пижаму и халат с крючков на двери ванной, запихал туалетные принадлежности в кожаный несессер с инициалами Дикки, рождественский подарок Мардж. И вдруг остановился. Надо избавиться от вещей Дикки, ото всех до единой. Здесь? Сейчас? Выбросить за борт на обратном пути в Неаполь?
На этот вопрос ответа не было, зато внезапно стало ясно, что нужно сделать, что именно он сделает, когда вернется в Италию. Ехать в Рим и не подумает. Отправится на самый север, в Милан или Турий, а может быть, куда-нибудь в окрестности Венеции и купит видавшую виды подержанную машину, уже наездившую много километров. Скажет, что два или три месяца мотался по Италии и ничего не слышал о том, что разыскивается Томас Рипли. Это скажет не кто иной, как сам Томас Рипли.
Он продолжал паковаться. Знал: с Дикки Гринлифом покончено. Ужасно не хотелось снова становиться Томасом Рипли, снова превращаться в ничтожество, усваивать прежние привычки и повадки и чувствовать, что окружающие относятся к нему свысока и он им в тягость, если только не разыгрывает, словно шут, перед ними спектакль. Чувствовать себя пи на что не годным и ничего не умеющим, кроме как на короткое время развлечь людей. Очень не хотелось возвращаться к самому себе, как не хотелось бы надевать потрепанный, мятый, в сальных пятнах костюм, который и новый был не больно-то хорош. Его слезы капали на бело-синюю полосатую рубашку Дикки. Накрахмаленная и чистая, она лежала в чемодане сверху и выглядела такой же новой, как тогда, когда он впервые вытащил ее из комода Дикки в Монджибелло. Но на кармашке были вышиты красными нитками инициалы Дикки. Продолжая укладываться, Том наперекор судьбе решал, какие вещи Дикки он может оставить себе, поскольку на них нет инициалов и никто не смог бы припомнить, что это вещи Дикки, а не его собственные. Вот разве Мардж припомнит кое-что. Например, новую записную книжку в синем кожаном переплете, куда Дикки успел записать всего несколько адресов и которая скорее всего была подарком Мардж. Но Том не собирался с нею встречаться.
Том оплатил счет в гостинице, но теплоход на материк отходил только на следующий день. Он заказал билет на имя Ричарда Гринлифа, думая о том, что, видно, в последний раз пользуется этим именем и в то же время надеясь, что ошибается. Он не мог отказаться от надежды, что все обойдется. Имеет же он право надеяться!.. И потому глупо впадать в уныние. Впадать в уныние было глупо в любом случае, даже будучи Томом Рипли. Томас Рипли в самом деле никогда не впадал в уныние, хотя часто выглядел унылым. Разве эти последние месяцы ничему его не научили? Если хочешь быть бодрым, или меланхоличным, или задумчивым, или заботливым, или вежливым, надо просто играть, изображая эти чувства и качества.
Очень бодрящая мысль пришла ему в голову наутро, когда он в последний раз проснулся в Палермо: всю одежду Дикки он сдаст в камеру хранения Американского агентства в Венеции на чужое имя и получит ее обратно когда-нибудь после, если захочет или если понадобится, а может быть, и не обратится за ней некогда. При мысли о том, что дорогие рубашки Дикки и шкатулка с его запонками, браслетом и ручными часами будут надежно храниться где-то на складе, а не лежать на дне Тирренского моря или в мусорном ящике на Сицилии, он сразу почувствовал себя гораздо лучше.
Два запертых чемодана, с которых он соскоблил инициалы Дикки, вместе с двумя начатыми им в Палермо картинами он отправил от измени Роберта С Феншоу из Неаполя по адресу отделения Американского агентства в Венеции с поручением хранить на складе до востребования. Оставил, рискуя себя выдать, только кольца Дикки, которые положил на самое дно неказистой маленькой шкатулки из коричневой кожи, принадлежавшей Томасу Рипли. Сам не зная почему, он берег ее долгие годы и возил с собой повсюду, где бы ни путешествовал или куда бы ни переселялся. Помимо этих колец, в ней хранилась интересная коллекция его собственных запонок, булавок для галстука, запасных пуговиц, а также два пера для авторучки и катушка белых ниток с воткнутой в нее иголкой.
Из Неаполя Том поехал поездом через Рим, Флоренцию, Болонью. Сошел в Вероне и автобусом доехал до городка Тренто примерно в сорока милях. Он не хотел покупать машину в таком большом городе, как Верона, потому что там в полиции могут вспомнить его фамилию, когда он обратится за водительскими правами. В Трепто купил подержанную кремовую “ланчу” за сумму, примерно соответствующую восьмистам долларам. Купил на имя Томаса Рипли, и на это же имя снял номер в гостинице, чтобы выждать сутки, пока не получит водительских прав. Прошло шесть часов, и пока ничего еще не случилось. Не оправдались опасения Тома, что даже этой маленькой гостинице окажется известна его фамилия, что в отделе, где оформляют водительские права, тоже могут обратить на нее внимание. Права он получил на следующий день часам к двенадцати, и ничего так и не случилось. В газетах тоже не появилось ничего ни о розыске Тома Рипли, ни по поводу убийства Майлза, ни об истории с лодкой в Сап-Ремо. Все это вызывало в нем удивительное ощущение безопасности, счастья и, пожалуй, даже некой нереальности всех этих убийств и розысков. Он почувствовал себя счастливым даже в своей отчаянно-безотрадной роли Томаса Рипли. В конце концов, разве сможет кому-либо хоть на минуту прийти в голову мысль, что такой скромник способен совершить убийство? И единственное убийство, в котором его могли заподозрить, – это убийство Дикки в Сан-Ремо. Но тут они, пожалуй, не слишком продвинулись в расследовании. Перевоплощение в Тома Рипли содержало в себе по меньшей мере одно преимущество: снимало чувство вины за глупое, ненужное убийство Фредди Майлза.
