Нет, они не были приятелями. Они совсем не знали друг друга. Эта мысль поразила Тома, как ужасная истина, верная на все времена, верная для всех людей, которых он знал в прошлом и которых узнает в будущем. Все они какое-то мгновение вот так стояли или будут стоять перед ним, “ он снова и снова убеждался и будет убеждаться, что никогда не знал и не узнает их, а хуже всего – что он всегда какое-то время будет заблуждаться, думая, будто знает их и будто между ними и им существует полная, гармония и сходство. На миг немое потрясение, вызванное этой мыслью, показалось ему невыносимым. Это нашло на него как припадок, и он едва устоял на ногах. Слишком уж много всего на него навалилось: чужая страна, другой язык и то, что Дикки его ненавидит. Все, что его окружало, было посторонним и враждебным.
Он почувствовал, что Дикки пытается оторвать его руки от лица.
– Что с тобой случилось? – спросил Дикки. – Этот тип дал тебе наркотик?
– Нет.
– Ты уверен? Может быть, подсыпал в коктейль?
– Нет. – Первые капли вечернего дождя упали Тому на голову. Послышались раскаты грома, Небо тоже было враждебным. – Я хочу умереть, – вполголоса сказал Том.
Дикки потянул его за руку. Том споткнулся о порог. Они очутились в маленьком баре напротив почты. Дикки заказал бренди, уточнил: итальянского бренди, считая, очевидно, что французского Том недостоин. Том выпил три рюмки этого сладковатого, отдающего лекарством поила. Он и выпил это как лекарство, как волшебное снадобье, которое вернет его к тому, что, по свидетельству его мозга, являлось реальной действительностью: к запаху сигареты в руке Дикки, к причудливой текстуре дерева под его пальцами, из которого сделана стойка бара, к ощущению давления на желудок, будто кто-то приставил кулак к пупку и крепко нажимает на него, к четкому предощущению долгого пути наверх по крутым ступеням отсюда до дома, к тупой боли в икрах, которую он почувствует после этого.
– Я в порядке, – сказал Том спокойным, проникновенным голосом. – Не знаю, что со мной случилось. Может, жара достала.
Легкий смешок. Вот так и надо вести себя в реальной действительности: со смехом отмести, представить глупостью то, что было самым важным из происшедшего с ним за эти пять недель, с тех пор как он встретился с Дикки. А может быть, из происшедшего с ним за всю жизнь.
Дикки ничего не сказал. Только взял в рот сигарету, вынул из своего черного бумажника крокодиловой кожи две бумажки по сто лир и положил на стойку. Тома больно задело, что он ничего не сказал, как задело бы ребенка, который был болен и, возможно, всех замучил, но все равно ждет хотя бы доброго слова, когда болезнь прошла. Но Дикки не выказал никакой теплоты. Купил еще бренди с таким же равнодушием, как купил бы первому встречному, если б тот был болен и без денег. “Дикки не хочет, чтобы я ехал с ними на Кортино”, – подумал вдруг Том. Эта мысль пришла ему в голову не впервые. Мардж передумала и снова собиралась в Кортино. Когда Дикки с Мардж прошлый раз ездили в Неаполь, они купили огромных размеров термос, чтобы взять его с собой в Кортино. Его, Тома, они не спросили, как ему нравится новый термос, да и вообще ни о чем не спросили. Они просто-напросто тихо и постепенно исключили его из своих приготовлении к поездке. На самом деле Дикки надеялся, что еще до поездки в Кортино он, Том, уберется восвояси. Недели две назад Дикки обещал показать ему какие-то лыжные маршруты в окрестностях Кортино, отмеченные у него на карте. Потом однажды вечером Дикки сидел и изучал карту, по Тому не сказал ни слова.
– Пошли? – спросил Дикки.
Том поплелся за ним из бара, как собака за хозяином.
Когда вышли на дорогу, Дикки сказал:
– Если ты в состоянии сам дойти домой, я, пожалуй, забегу к Мардж.
– Я в порядке, – ответил Том.
– Ну вот и отлично. – И уже на ходу Дикки обернулся и сказал: – Может, зайдешь за почтой? Как бы я потом не забыл.
Том кивнул. Он зашел на почту. Получил два письма. Одно ему самому от мистера Гринлифа, другое Дикки от кого-то в Нью-Йорке, кого Том не знал. Остановившись в дверях, Том распечатал письмо мистера Гринлифа, почтительно развернул лист с машинописным текстом. Письмо было на внушительном фирменном бланке, название компании набрано бледно-зеленым, посредине торговая марка, изображающая штурвал.
“10 ноября 19…
Дорогой Том!
Учитывая, что Вы провели с Дикки уже больше месяца, а он по-прежнему не выказывает намерения вернуться домой, я могу прийти лишь к одному выводу: ваша миссия оказалась безрезультатной. Очевидно, Вы вполне искренне заблуждались, сообщая в своем письме, что Дикки рассматривает возможность возвращения. Но честно говоря, из его письма от 26 октября я не вынес такого впечатления. Более того, он, как мне кажется, утвердился в своем решении остаться в Монджибелло.
Хочу, чтобы Вы знали, что моя супруга и я признательны Вам за все усилия, предпринятые Вами ради нас и нашего сына. Отныне я считаю Всю свободным от каких бы то ни было обязательств по отношению ко мне. Надеюсь, что Ваши усилия за последний месяц не слишком затруднили Вас и что путешествие было для Вас приятным, несмотря на неудачу, которую Вы потерпели в достижении главной цели.
Примите привет и благодарность как от моей супруги, так и от меня.
Ваш Г. Р. Гринлиф”.
Это был последний удар. С бесстрастием, даже большим, чем в его обычно выдержанных в холодном деловом стиле письмах, поскольку речь шла об увольнении и выражалась благодарность лишь из вежливости, мистер Гринлиф просто-напросто давал ему пипка под зад. Он, Том, потерпел поражение. “Надеюсь, что Ваши усилия за последний месяц, не слишком затруднили Вас…” Какая злая ирония! Мистер Гринлиф даже не написал, что был бы рад встретиться с Томом, когда тот вернется в Америку.
Том машинально передвигал ноги, поднимаясь вверх по холму. Он представил себе, как в эту самую минуту Дикки сидит у Мардж и рассказывает ей про встречу с Карло в баре и про то, как странно вел себя Том на обратном пути. Том знал, что скажет Мардж: “Неужели ты не можешь от него отделаться?” Ему пришло в голову пойти и объясниться с ними, заставить их выслушать себя. Том повернулся, посмотрел на непроницаемый квадратный фасад дома Мардж, на пустые глазницы темных окон. Его джинсовая куртка намокла под дождем. Он поднял воротник. Быстро пошел дальше вверх, к дому Дикки. По крайней мере, с гордостью подумал Том, он не пытался выманить у мистера Гринлифа дополнительных денег, хотя и мог бы. Даже с соучастием Дикки, если бы подъехал к нему с этой идеей в свое время, когда Дикки был расположен к нему. Любой другой так и поступил бы. Любой другой. А он, Том, нет. Это уже кое-что, не так ли?
Он стоял в углу террасы, не сводя глаз с едва различимой линии горизонта, ни о чем не думая, ничего не чувствуя, кроме слабого, как во сне, ощущения утраты и одиночества. Дикки и Мардж были где-то далеко, и о чем они сейчас говорят, не имело значения. Он был одинок. Значение имело только это. Он ужаснулся. От страха засосало под ложечкой.
