Крайне удачно получилось у Нади и с жильём. Вернее, повезло не столько с самим жильём, обыкновенной коммунальной квартирой, расположенной, впрочем, в Центральном районе города, сколько с одной из соседок, Ириной Семёновной Курочкиной. Это была пожилая, плохо передвигающаяся женщина, у которой в начале войны убили дочь, ушедшую на фронт медсестрой. Ирина Семёновна искренне привязалась и к Алёше, и к Наде, те платили ей тем же.
Женщины не просто подружились. Надя частично заменила соседке её погибшую дочь, которую, кстати, тоже звали Ниной, как и её теперь. С этой бедной Ниной случилось следующее.
Часть, в которой она служила, в сентябре сорок первого подошла довольно близко к Светозёрску, и Нина отпросилась на побывку, навестить мать. Всего-то приехала на денёк, однако назад вернуться уже не успела, фронт откатился, в город вошли немцы. А на третий день Нина, переодетая в штатское, вышла на улицу, за хлебом, и домой не вернулась. Ирина Семёновна вначале думала, что её забрал немецкий патруль, но оказалось ещё хуже. Наутро Нину нашли на пустыре убитой и изнасилованной. Как она туда попала, кто это сделал, свои ли, чужие, так и осталось неизвестным.
Нина была на четыре года младше Нади и замуж никогда не выходила, но зато у них оказалось другое интересное совпадение — до медицинских курсов она тоже закончила культпросветучилище, только очное. В общем, Надю одинокая Ирина Семёновна приняла с большой радостью, а маленького Алёшу воспринимала как своего так и не рождённого внука, о котором всегда мечтала. Таким образом, у них возникло некое подобие семьи, и Надя с лёгким сердцем оставляла ребёнка на попечение соседки.
А уходить ей приходилось надолго, смены на фабрике оказались длинными, по десять, а зачастую и одиннадцать часов. Работа была, правда, хоть и нелёгкая, однако терпимая, разве что после смены сильно болела спина да ноги к концу дня становились просто чугунные.
Но Надя не жаловалась, во всяком случае, работала в тепле, а главное, на фабрике она получала зарплату, вместо которой иногда давали продукты: худо-бедно как-то удавалось прокормить и себя, и Алёшу, и Ирину Семёновну.
Надя была подавальщицей в отделочном цеху, подвозила материал, потом вместе с ещё одной работницей, рыжей Клавой, таскала разрезанные обструганные доски, складывала их на тележку. Фабрика выпускала всего два рода продукции — гробы и костыли, но норму выработки всё время увеличивали, ни того, ни другого Великой Германии не хватало.
Надзирающий за работой немец посмотрел на часы, пронзительно засвистел в металлический, висевший на груди свисток.
Надя с облегчением распрямилась. Рабочий день окончен, на сегодня всё. Скоро она дойдёт до дома, увидит Алёшу.
Работницы потянулись к выходу.
Шли мимо сложенной готовой продукции — штабелями уложенных свежеобструганных некрашеных гробов.
На улице сгущалась тьма.
Надя теперь вообще не видела дневного света, начинала работу затемно, заканчивала вечером, по пустынным мрачным улицам спешила домой.
Случалось, что заставала Алёшу ещё неспящим, тогда у них выпадали редкие минуты счастья, всё забывалось, накопленная за длинный день усталость незаметно рассасывалась. Ради этих минут стоило жить, всё можно было вытерпеть ради них.
Надя вошла в квартиру, проследовала в самый конец длинного коридора. Там для порядка постучала в дверь, не дожидаясь ответа, открыла её и шагнула через порог. Картина, которая бросилась ей в глаза, тут же заставила её улыбнуться.
Спиной к ней сидела Ирина Семёновна, играла с Алёшей в ладушки.
— Ты, Нина? — не оборачиваясь, спросила она.
— Я, Ирина Семёновна, — откликнулась Надя.
Алёша уже обрадованно тянулся к ней. Надя поставила сумку, подбежала, подхватила мальчика на руки, расцеловала нежное смеющееся личико.
— Ну как вы тут без меня? — спросила, сияя глазами. — Справляетесь?
— Всё хорошо, Нин, не волнуйся, — в свою очередь улыбнулась соседка. — Видишь, мы вот тут в ладушки играем. Всё у нас хорошо…
Надя знала, чего стоит это «хорошо». У Ирины Семёновны было сильное сужение артерий на ногах, она еле ходила, часто не могла спать из-за постоянных болей.
— Спасибо вам огромное, Ирина Семёновна, что бы я без вас делала…
— Ладно тебе, — отмахнулась соседка, — мне он сам помогает. Я прямо сердцем оттаяла…
— А я банку консервов получила, — спохватилась Надя. — На фабрике давали. Вместо зарплаты. Сейчас суп сварю, есть будем!..
Она бережно посадила Алёшу обратно на диван и выбежала из комнаты — откуда только энергия появилась.
Алёше это быстрое Надино исчезновение активно не понравилось. Он скривил рожицу, готовясь зареветь. Другого способа воздействия на мир пока у него не было.
— Ты чего это? — строго сказала ему Ирина Семёновна. — А ну не реветь! Мамка пошла ужин готовить. Сейчас кушать будем!.. Кушать, понимаешь?
Алёша понял. Это было хорошее слово. Вкусное, пахнущее, ароматное. Он тут же передумал плакать, снова улыбнулся во весь свой беззубый рот.
Глава 39
РАНЕНЫЙ
Месяц набегал на месяц, в заботах и тревогах незаметно пролетел год. Иногда до Веры доходили слухи о победах Красной армии, о наступлениях по всем фронтам, но в самом Дарьино ничего не менялось, разве что начались серьёзные перебои с продовольствием да всё ожесточённей поджимал тонкие губы Карл Нагель.
В январе сорок четвёртого пропал переводчик Клаус, был послан в город с важным поручением и не вернулся. Поднялся переполох, в конце концов, нашли брошенную машину, ту самую, на которой когда-то разъезжал Генрих. Пассажиры вместе с водителем исчезли бесследно.
Вера, однако, знала, что Клауса и шофёра Пауля захватили партизаны, сама передавала им информацию об этой поездке. Клаус вёз важную документацию, его нельзя было упустить ни в коем случае. Васёк рассказал, что обоих вроде бы долго допрашивали, а потом расстреляли.
Вере не было жалко Клауса, подлая душонка, всегда он чем-то напоминал ей питающегося падалью шакала, про которого она когда-то читала в книжке. Там ещё была очень выразительная картинка, которая запомнилась ей с детства, вызывала отвращение.
А вот Пауля она жалела — простой услужливый парень всегда выказывал доброту и сочувствие по отношению к ней. Сама удивлялась этим своим мыслям, ведь всё равно он враг, немец, как можно о нём думать хорошо?..
К счастью, никто с ней не связывал подобные происшествия, напротив, недоверчивый, нервничающий, постоянно срывающийся теперь на крик Карл Нагель поручал ей всё больше, заваливал работой так, что она сидела без продыха.
Однажды в марте, поздним вечером, когда Вера уже собиралась спать, в дверь осторожно постучали. Она подошла к двери, прислушалась.
— Кто?
