— Я приношу свои глубочайшие извинения, — осторожно начал он. — Я признаю, что поступил не как джентльмен. Я не совладал с собой… Но я надеюсь, что ты поймёшь и простишь меня. У меня самые серьёзные намерения! Я — честный человек. Война скоро кончится, Вера! Не век же тебе жить одной! Подумай, какая незавидная жизнь ожидает тебя в покорённой стране!.. Я помогу тебе найти дочь, соединиться с ней… Я всё сделаю для тебя, всё, что ты захочешь, поверь…
Он сделал паузу, чтобы дать ей возможность что-то сказать, обвинить его, излить горечь.
Но Вера по-прежнему молчала, всё также стояла, не шелохнувшись. Ничем не показывала, что слышит его.
Генрих нервничал, чувствовал, как говорит что-то не то и не так. Он ведь совсем другое собирался ей сказать. Он хотел поделиться с ней своим удивительным счастливым открытием, рассказать о том, что чувствует…
Но нужные слова не находились. Если б она хоть раз взглянула на него!..
— Подумай, Вера! — горячо продолжал он. — Никто не знает, как долго я останусь комендантом Дарьино! Я — офицер, меня могут в любой момент отправить куда-нибудь в другое место. Что с тобой будет, если ты лишишься моего покровительства?! Тот, кто заменит меня, вряд ли убережёт тебя от отправки в Германию, а может, ещё от чего похуже!..
Вера вдруг ожила, резко повернулась в его сторону. Гневно блеснули широко открытые серые глаза.
— Не трудитесь зря, герр Штольц! Что со мной будет, то и будет! Я ваша подчинённая и не более того. Ни на что другое не рассчитывайте! Разумеется, вы можете по-прежнему применять ко мне силу, демонстрировать мне, что я в полной вашей власти! Уверяю вас, я и так это знаю!
Она горько усмехнулась.
— Но я вовсе не хочу применять силу… — попытался возразить Генрих.
— Однако вы это сделали! — возмущённо перебила его Вера. — Нам больше не о чем говорить! Извините, но мне надо собираться на работу, герр Штольц, если вы, разумеется, ещё меня не уволили! И пожалуйста, заберите то, что вы принесли. Мне ничего от вас не надо!
Она опять отвернулась, застыла, ожившая было статуя снова окаменела.
Генрих понял, что разговор окончен.
По крайней мере, в этот раз.
Убеждать её сейчас бесполезно. Надо дать ей время, это лучшее, что можно сделать в данной ситуации.
Он встал с места, надел фуражку.
— Подумайте, о чём я вам сказал, Вера, — мягко произнёс он, опять переходя на дистанционное, официальное «вы». — Я очень надеюсь, что вы измените своё мнение!
Штольц ушёл.
Вера не шелохнулась, пока вдали окончательно не затих шум его проклятой машины.
Настоящее животное!
У него и слов-то человеческих нету!.. Похоже, этот немец нисколько не раскаивается в том, что совершил. Продолжает её шантажировать, напоминает, как она от него зависит.
Мерзавец!..
Явился извиняться с продуктами в руках. Даже не понял, что тем самым унижает её ещё больше. Это он с ней расплачивается таким образом. Наверное, упивается своим благородством — заплатил шлюхе и больше ничего ей не должен.
Она с ненавистью посмотрела на оставленные на столе пакеты. Вот, значит, какова её цена. Её тридцать сребренников — килограмм свиной колбасы.
Глава 16
БЕДА
Почти ничего не изменилось в их отношениях за два прошедших месяца. Он ещё пару раз приезжал, опять пытался говорить с ней, но эти разговоры кончались ничем, Вера замыкалась, плакала, и Генрих, раздосадованный, уходил, проклиная про себя чёртово славянское упрямство.
В конце концов, он решил ждать, оставить её в покое на какой-то период. Главное, что она рядом, под его надзором, он видел и слышал её ежедневно.
А ждать он умел, ему не привыкать. И потом в данном случае ожидание не могло долго продлиться, в этом он был уверен. Время работало на него, немецкая армия одерживала победу за победой. А победителей ведь не судят, им сдаются на милость, им подчиняются, отдаются. И уж тем более им отвечают любовью на любовь. Так заведено в мире, так будет и у них, просто надо ещё немного потерпеть, вот и всё.
Вера исправно ходила на работу, тщательно выполняла всё, что от неё требовалось. Со Штольцом держалась хоть и сухо, но уважительно, соблюдала субординацию, упрекнуть её было не в чем. Подарки и продукты не принимала категорически, со спокойным достоинством возвращала обратно.
Он был начальником, захватчиком, варваром.
Ничего не поделаешь, она вынуждена подчиняться, тянуть эту мучительную ежедневную лямку. А как человек Генрих Штольц перестал существовать для неё в тот злосчастный вечер.
Тщательно постиранное тёмно-голубое платье в белый горошек она в конце концов уничтожила. Поняла, что всё равно никогда уже не наденет его. Вынула однажды из шкафа и с ожесточением стала резать платье на мелкие кусочки. Потом опомнилась, не дорезала, покидала всё в печку. Не хотела, чтобы хоть что-то напоминало ей о произошедшем.
Вера твёрдо решила — как бы ни было тяжело, она должна выдержать то, что на неё свалилось, вынести всё ради Миши, ради Наташи, в конце концов.
Она нужна им, они не выживут, погибнут без неё. Поэтому она всё вытерпит — настойчивые вздохи Штольца, косые взгляды односельчан, насмешливую кривую ухмылку Петера Бруннера. По сути, её беда ничтожна по сравнению с бедой, которая накрыла всю страну. Она не имеет права думать только о себе. Она переживёт, выдюжит !
Однако к середине ноября у Веры появились нехорошие подозрения. Никак не наступали месячные, шла уже недельная задержка, к тому же её стало клонить в сон, постоянно хотелось есть.
Теперь она всё тяжелее вставала по утрам. На улице был постоянный мрак, холод, который нисколько не бодрил, а утомлял, тяжелил голову, упорно, как враг и насильник, норовил пробраться под одежду.
В один из таких мрачных тёмных дней Вера в обеденный перерыв вновь, как она часто это делала в последнее время, прибежала в больницу, к Наде.
Надя стояла в вестибюле, смотрела через окно на прыгающих по снегу серых нахохлившихся ворон. Вороны тоже мёрзли, были голодны, искали пищу, но в отличие от неё находились тут добровольно, могли улететь отсюда, куда им заблагорассудится, в любую минуту. А с другой стороны — куда лететь?.. Было совсем непонятно, что происходит за пределами их посёлка. Взяли ли немцы Ленинград?.. А может быть, уже и Москву?!
Надя гнала от себя эти страшные мысли, даже с Верой, в их редкие встречи, говорили о войне осторожно, с опаской, словно боялись усугубить беду, произнося какие-то лишние опасные слова.
На другом конце вестибюля хлопнула ведущая в приёмный покой дверь, раздались поспешные шаги. Надя обернулась, с тревогой смотрела на приближавшуюся подругу, бессознательно отмечала круги под глазами, серое, измученное лицо, бескровные губы. Вера выглядела скверно, почти так же, как в тот день, когда пришла рассказать о насилии.
