– «Свирель Пана не была возвращена свету»! – передразнила
Улита. – Да, не была. Но и Тартар кое-чего лишился.
– Откуда ты знаешь?
Ведьма ткнула пальцем в дверь кабинета:
– Ты что, не слышала: Арей тоже был там, в числе бойцов
Черной Дюжины. Когда Тарлантура убили – а это случилось, к слову сказать,
высоко над Москвой – он рухнул вниз. В пылу битвы этого никто не заметил. А
когда хватились, уже и искать было бесполезно.
– А найти тело? – спросила Даф, стараясь, чтобы в ее голосе
не слишком явно звучала радость.
– Умна не по летам! Ищи! Тело исчезло еще в воздухе. Таков
закон, общий для всех стражей – как света, так и мрака. Лопухоиды не должны
видеть их даже мертвыми.
Даф задумалась.
– Когда ты сказала «и Тартар кое-чего лишился», ты имела в
виду Тарлантура? – спросила она у ведьмы.
Та взглянула на Даф с понимающей иронией:
– Что, радуемся за старых друзей?
Даф виновато вздохнула. Она знала: Улите по пустякам лучше
не врать, дороже обойдется. Проще признать, что все так и есть.
– Не только его. Тарлантур – страж первого ранга, кавалер
Ордена геенны, доверенное лицо Лигула и прочая-прочая-прочая – считался в
Тартаре хранителем Мистического Скелета Воблы, – веско сказала ведьма.
Даф невольно фыркнула:
– Мистический скелет чего?
– Ничего смешного. Известно ли тебе, светлая, что такое
первопредмет?
Даф машинально сделала серьезное лицо: такое же, как на
многочисленных экзаменах. Чем меньше знаешь, тем с большим напором следует
говорить.
– Существует несколько определений первопредмета. Согласно
наиболее распространенному, первопредмет – это тот предмет, который был самым
первым. Согласно другому, он был не самым первым, но одним из первых.
Останавливаться на других, менее очевидных определениях мы не будем, так как
ученые до сих пор расходятся во мнении… – начала Даф.
Ведьма, слушавшая Даф внимательно, неожиданно подмигнула.
– Существует несколько определений хитрой Дафны! Согласно
наиболее распространенному, эта та Даф, которая продрыхла все лекции.
Останавливаться на других определениях мы не будем по цензурным соображениям…
– Ну и что такое первопредмет, в таком случае?
– Первопредмет – несотворенный артефакт, возникший некогда
сам собой по неясной причине. Мистический Скелет Воблы – это
артефакт-пересмешник.
– Пересмешник – это как?
– Ну, он вызывает сложные галлюцинации. Никто не знает, что
примерещится тому, кто его увидит, и на какие поступки он будет способен. Лишь
самые сиьльные могут устоять. Обычно действие артефакта, правда,
кратковременно, так что накуролесить всерьез никто не успевает. Гораздо хуже,
что артефакт обладает свойством вызывать сильнейшие снегопады. Неостановимые
снегопады, которые не прекратятся, даже когда весь город исчезнет под снегом.
Так вот, Тарлантур…
Улита осеклась. Насвистывая, по лестнице спустился Мошкин.
Даф и Улита удивленно уставились на него. Ната оторвала от ушей пальцы.
Насвистывающий, уверенный в себе Мошкин – это уже нечто новое.
– Привет, ребра! Ну как вам тяготы жизни, ребра? –
снисходительно бросил Мошкин Даф и Улите.
– О чем ты, друже? – невнимательно спросила ведьма.
– О том, что женщина сделана из ребра. Наспех и кое-как.
Результат налицо! Отсутствие стратегической глобальности мышления
компенсируется мелочной въедливостью. Тот, кто пытается разговаривать с женщиной
языком слов, не уважает слова. Я правда так считаю, да? А, тетя Улита? – сказал
Мошкин и похлопал ведьму по плечу.
Надо отдать Улите должное, она сохранила самообладание и не
подвергла юную жизнь Мошкина опасностям, связанным с физическим воздействием.
– Или погуляй, мальчик! Из чьего бы ребра я ни была сделана,
это не твое ребро! Ты понял? – устало сказала Улита.
– Понял? А я мог не понять, да?
– Ты мог бы не отвечать вопросом на вопрос?
– Я отвечаю вопросом на вопрос, правда? – удивился Евгеша.
– Мошкин, ты издеваешься?
– Кто, я?
– Да, ты!!!
– А, кажется, будто я издеваюсь? А… мама!
Мошкин правильно оценил запасы терпения ведьмы и отодвинулся
ровно настолько, чтобы со стула его нельзя было достать шпагой. Метательных же
ножей поблизости от ведьмы не оказалась. Она еще с утра растратила их на
комиссионеров.
Даф и Ната переглянулись.
– Опять начитался! – сказала Ната, пожимая плечами.
Улита поморщилась. У окна, прячась друг за друга и потея
последней коллекцией французских духов, возникли суккубы, подозреваемые в
утайке эйдосов. Безошибочно пронюхав, что недавно речь шла о любви, провинившиеся
суккубы в углу зашевелились. Они чуяли любовь безошибочно, как кошка
валерьянку, и мгновенно пьянели от нее. Один из них был тот самый состроченный
из двух половинок Хнык, недавно переведенный в русский отдел.
Хнык торопливо превратился в усатого мужчину галантерейной
наружности, с мускулистыми ляжками и неназойливо мелкой головой, со взглядом
томным, как у барана. Целуя Улите ручки – каждый пальчик в отдельности, – он
сладко забубнил:
On dit assez communement
Qu’en parlent de ce que l’on aime,
Toujours on parle eloquemment.
Je n’approuve point ce systeme,
Car moi qui voudrai en ce jour
Vous prouver ma reconnaissance,
Mon coeur est tout brulant d’amour,
Et ma bouche est sans eloquence.[4]
– Ну не слюнявь, не слюнявь! Что ты несешь? А по-русски? –
поинтересовалась Улита, изымая у него свою руку и вытирая ее о платье.
– По-русски это звучит не так пафосно. Вот когда я служил по
французском отделе…
– Ближе к телу, юноша! Ближе к телу! – настаивала Улита.
Была у нее такая хорошая манера говорить «ближе к делу».
Хнык облизал губы, задумался:
