– Зомбировать? Издеваешься? И куда бы я
потом от этих двух павианов делась? Они и так друг друга ненавидят. У матери
муж солдафон такой весь, а у Инки муж от армии уклоняется.
Ната сказала это так пренебрежительно, словно
ее мать и сестра были замужем не за людьми, а за какими-то надоедливыми
тараканами. Мошкин подумал, что лучше ее сейчас не жалеть. Только схлопочешь по
носу за жалость.
Взгляд Наты задумчиво остановился на двери
Мефодия.
– Кстати, кто что думает о Буслаеве?
По-моему, он ничего, нормальный парень, хотя эта девчонка, что с ним… пфээээ…
– Ты о Даф? – спросил Чимоданов
мечтательно.
– Ну да. Какая-то ходячая нелепость! Как
она глазки-то щурит, когда злится! Я мол, добрая вся такая, но вы меня довели.
А пафос? А рюкзачок? А кот с крылышками бройлерного цыпленка! А балалайка в
кобуре?
– Подчеркиваю: это флейта, – сухо
сказал Чимоданов.
Что бы там ни говорила Ната, Дафна ему
нравилась. А вот Мефодий нравился значительно меньше. Хотя ничего
удивительного. Люди гораздо более снисходительны к существам противоположного
пола. Им охотно прощается все то, за что собственный пол давно размазали бы по
стене.
Ната посмотрела на Чимоданова очень кисло.
– Исподчеркивался уже. Я, вообрази,
догадывалась…
– Похоже, ты провоцируешь нас на
неодобрение. Ты уверена, что это правильный путь? – сказал Мошкин. Как
большинство робких, склонных к задумчивости людей, он был очень неглуп и
наблюдателен.
– А ты, дылда, прыгай на одной ножке и
молчи в тряпочку! Носок запачкаешь! – нахмурилась Ната.
Из-под дивана выполз Зудука, державший в зубах
нечто вроде мухобойки на длинной ручке, широкий конец которой был весь утыкан
гвоздями, и стал подкрадываться к Нате. Чимоданов незаметно показал ему кулак.
Картинно разыграв недоумение, Зудука уселся на пол и ручкой мухобойки стал
чесать спину.
* * *
Мефодий с Дафной вернулись часов в десять
вечера. Брезгливо свалив в угол дюжины три крысиных шкур и две собачьи, Мефодий
долго мыл руки.
– А мы в Эдеме пишем на бересте, легкой и
прекрасной. Или на папирусе. Или на листьях эвкалипта. Пишешь и ощущаешь
благоухание! – дразня его, сказала Даф.
– Береста – это кожа берез. Если так, то
я предпочитаю хорошо освежеванную крысу, – проговорил Мефодий и
наклонился, делая вид, что хочет вцепиться зубами в крысиную шкуру.
Дафна испуганно отшатнулась. Депресняк,
случайно задремавший у нее на плече, свалился в винный фонтан и, выскочив из
него, липкий, противный, стал носиться по приемной, опрокидывая все, что можно
было опрокинуть в теории и на практике.
Услышав шум, Ната, Чимоданов и Евгеша Мошкин
спустились вниз.
…Часа через два прибыла Улита. Одна. Она была
бледной, уставшей. Выглядела скверно. Ее полное, обычно румяное и упругое лицо
походило на шар со вчерашнего праздника, который уже начал спускать воздух. Под
глазами залегли синие тени. Едва телепортировав, она поднялась в каминный зал,
подошла к креслу и рухнула в него без сил.
Даф молча толкнула Мефодия локтем.
– Арей! – шепнула она. – Почему
она одна?
– Вижу, – отвечал Мефодий.
У него хватало ума не лезть с расспросами.
Любопытный Чимоданов несколько раз обежал
вокруг кресла, пытаясь обратить на себя ее внимание.
– Кгхм! Как съездили? Где отчетик для
коллектива? Представишь?
Улита подняла голову и посмотрела на него
пустым взглядом. Казалось, она вообще смутно понимает, кто перед ней.
– Что-нибудь пакостное, а? Подчеркиваю: я
ведь теперь тоже страж, а? – продолжал Петруччо.
Из-под его тонкого свитера выглядывали
болтающиеся ноги Зудуки. Несмотря на свою склонность устраивать пакости, монстр
боялся оставаться один. Не обладая голосовыми связками, он изыскивал другие
способы выражать свой ужас. Например, находил пустую кастрюлю и колотил по
стенам до тех пор, пока все соседи, имевшие счастье это слышать, в свою очередь
не начинали биться головой о стены.
Темноты он, кстати, тоже боялся и ночевал с Чимодановым
в одной кровати. Это давало Нате повод заявлять, что демонический Петруччо спит
с плюшевым зайцем.
– Так где Арей? Чего ты вся такая дохлая?
– Исчезни! Я встану – ты ляжешь! –
сказала Улита сквозь зубы.
Упорный Чимоданов не отставал. Тогда Улита действительно
встала. А Чимоданов действительно лег, отброшенный неведомой силой на несколько
метров. Ведьма при этом – Мефодий и Даф готовы были поклясться – не шевельнула
даже пальцем.
Расправившись с Чимодановым, Улита тяжело
приблизилась к зеркалу и посмотрела на себя. То, что она увидела, стало
последней каплей. Ведьма снова упала в кресло и разрыдалась – судорожно, с
подвываниями и всхлипами. Стены задрожали. Одна из них дала трещину. Внезапный
ураган пронесся по Большой Дмитровке. Надул рекламные полотнища, вырвал
несколько зонтов, прошерстил книги на столике у букиниста, разбил дюжину
форточек, осыпав стеклом проезжую часть, и вызвал несколько мелких аварий.
Меф, Мошкин и уже не лежащий, а сидящий на
полу Чимоданов немедленно стушевались. Бурные переживания ведьмы были не для их
хрупкой нервной системы. Даф и Ната же немедленно бросились успокаивать Улиту и
отпаивать ее. В такие минуты девчонки, как заметил Мефодий, действуют гораздо
более толково и с большим опытом. Чужие слезы, даже самые неутешные, не пугают
их так сильно.
Минут через десять всхлипывания Улиты начали
слабеть. Она встала, подошла к стене и одним движением руки сорвала со стены
ковер. Мефодий увидел большой, до блеска отполированный камень, с единственной,
длинной и кривой трещиной, рассекавшей его с левого верхнего угла до нижнего
правого.
– Не хотите спросить меня, что
это? – спросила ведьма глухо.
– Гробовая плита, – не задумываясь,
ответил за всех Мефодий.
Он успел уже привыкнуть к своеобразной
стилистике их заведения.
– Точно. Не только у магов есть
зудильники. Не хотите посмотреть выпуск новостей? Об этом они не могут не
сказать… – произнесла Улита и вновь всхлипнула. Однако всхлип этот, к
счастью, не перерос в истерику. Чтобы рыдать в полный голос, нужны силы. Их у
Улиты уже не было.
Могильная плита окуталась плотным зеленоватым
туманом. Сквозь туман смутно проступило обрюзгшее лицо.
