– Ладно, Засол, бывай здоров.
Искрятся чувства, клокочет сердце
В вестибюле ресторана «Епифан» Лисицын столкнулся с пышной дамой, бросившейся фамильярно целовать его:
– Серёжа, вы слышали новость про господина Брусова?
– Про которого из двоих?
– Про младшего, разумеется. Говорят, что он таки решил жениться.
– Умереть можно, – Лисицын состроил карикатурно-восторженную физиономию и захлопал в ладоши.
Повсюду гудели голоса, дзинькали рюмки и бокалы, басовито пульсировала музыка. Лисицын кивнул пышногрудой собеседнице, имя которой ему не удалось вспомнить, и двинулся в гущу собравшегося люда. Сергей здоровался направо и налево, отвечая неопределёнными междометиями на сыпавшиеся отовсюду приветствия. Повсюду что-то обсуждалось. Сергею всегда нравилось наблюдать затем, как велись беседы благопристойных гостей. Сказать, о чём они толковали, никогда не получалось, но ему этого и не требовалось. Его привлекал сам дух общей речи.
– Представить себе не могу, каким образом наша страна вляпалась в эту историю…
– Рыба гниёт с головы…
– В русском человеке всегда присутствовала способность здравой критики над собой…
– Давайте не будем смешивать самолюбование с самоанализом…
– Капитализм губителен для нас, у нас иная психология, иная природа…
– Не смейтесь, пожалуйста, господа, тема весьма щекотливая…
– Терпеть не могу это идиотское выражение «господа». Какие господа? Кому господа?
Сергею нравилось вслушиваться в звуки этого какофонического хора. Это – особый воздух, особый вкус. На таких сборищах непременно создаётся ощущение, что вот-вот может начаться существенный разговор, ибо слова звучат весомые, интонации выразительные. Однако одни слова перетекают в другие, так и не сложившись в действительную мысль. Воздух колышется, гудит, будто силясь закипеть, но не закипает. Сергею нравилось вслушиваться в эти звуки, но печалило, что об этих звуках надо было что-то рассказывать. Для него эти звуки были работой. Он должен был вслушиваться во всё и анализировать это всё. Такова природа журналистики.
В глубине зала Сергей заметил Артёма Шаровика.
– Здравствуй, дружок. Ты тоже решил заглянуть на огонёк?
– Это стало моей привычкой, Сергей Владимирович, – добродушно засмеялся молодой человек. – Куда мне деться от этой мишуры?
– А где Наталья?
– Она, кажется, захворала, – Артём пожал плечами.
– Кто значит «кажется»? Ты будто потерял к ней интерес? Помнится, прямо перед моим отъездом в Штаты ты намеревался чуть ли не жениться на ней.
– Сергей Владимирович, на самом деле это, как вы и угадали, было преждевременным решением. Вы были правы, говоря, что нельзя бросаться в темницу брачных уз.
– Я такого не говорил. Я не считаю, что семья – это темница. Ты уж меня не переиначивай, для этого и без тебя хватает желающих.
– Ну, извините меня, я неточно выразился. Просто мир настолько богат, настолько чудесен, я же совсем ещё молод, неопытен в любви, – Артём сделал растерянное лицо. – А этот мир полон прекрасных женщин. У меня просто разбегаются глаза.
– Прости за нескромный вопрос, но как насчёт остального? – Сергей многозначительно посмотрел на штаны Артёма и засмеялся. – Остальное тоже разбегается? Не растеряй. Так кого же ты теперь приглядел для себя?
– Балерину.
– Нехилые у тебя замашки, дружок. В прошлый раз была кинозвезда, нынче балерина, – Лисицын щёлкнул Артёма по носу. Кто же тебя приворожил на этот раз?
– Расшуганова Татьяна.
– Ба! Как же я сразу не догадался? – Сергей присвистнул от изумления.
– Вы её знаете?
– Давние знакомцы, – Лисицын направился к бару и попросил коньяку.
– Расскажите мне о ней побольше, Сергей Владимирович. Я с ней второй месяц встречаюсь… То есть вижусь, конечно, просто вижусь, разговариваю. Никакого секса. Тут дело исключительно сердечного плана, платоническое, так сказать, дело. И я всё равно в таком восторге от неё. Но вот какая штука, Сергей Владимирович, она мне жутко нравится, однако я ничего не знаю о ней. А так хочется узнать о ней побольше, всё-всё хочется знать о ней, а спросить не могу, стесняюсь. Может, вы мне расскажете о ней?
– Во-первых, дружок, тебе пора усвоить, что настоящие джентльмены о женщинах не сплетничают, во-вторых, балет – вообще очень скользкая тема…
– Балет? – послышалось сбоку. – Балет нынче… как бы это… не тот нынче балет.
– Да, – поддержал ещё один голос, – ноги у них воспитаны прилично, а танец не чувствуют. Не тот у нас нынче балет, гимнастика сплошная, никакого танца, чёрт возьми. Балет превратился в обычную гимнастику, исчезла душа, сердце покинуло балет, остались только отшлифованные классические позы… Гимнастика сплошная, а не танец…
Лисицын подхватил Артёма под локоток и увлёк прочь, но собравшиеся в кружок гости продолжали обсуждать балетную тему.
– Поверьте мне, братцы, я к балету имел прямое отношение, три года в их обществе толкался, каждый день за кулисами с фотоаппаратом туда-сюда. Уж кто-кто, а я точно знаю, как они вкалывают. Не хуже лошадей.
– Разве кто-нибудь спорит? Конечно, они вкалывают. Но и лошади вкалывают, а танцевать не умеют.
– Нет, вы не о том твердите. Дело не в том, сколько они сил кладут на своих занятиях, а дело в искусстве. Они сегодня напрочь забыли об искусстве.
– А кто о нём сегодня помнит? Назовите мне хотя бы одно имя! Что же вы молчите? Не надо отмалчиваться, вы говорите, спорьте, доказывайте!
Спор делался горячее. Артём подёргал Сергея за рукав, и тот едва не расплескал коньяк.
– Простите, Сергей Владимирович, но расскажите мне всё же о Татьяне.
– О какой?
– О Расшугановой. Она мне безумно нравится.
– Опять влюбился?
– Похоже на то, – Артём виновато опустил глаза.
– Ты её на сцене видел или в компании встретил?
– В гостях.
– Оно и видно. Танцует-то она так себе, если говорить честно, а в обычной жизни обаятельна до чёртиков. Все мужики клюют на неё. Да, на редкость приятная девчонка. Однако в тихом омуте черти водятся.
– Вы что-то конкретное имеете в виду?
– Она обожает крутить мужикам голову. Это, конечно, многим женщинам свойственно. Но ты, дружок, берегись. Если она даст тебе понять, что ты мил и хорош, ты губы-то не раскатывай, ибо её слова и улыбка ничего не значат. Это тебе не Наташа Неглинская. Я даже представить не могу, какими качествами должен обладать мужик, чтобы Тото залезла к нему в постель.
– Она таких строгих правил? – Артём вздохнул с нескрываемой грустью.
