— Они дразнят их, этих бедных японцев, — сказала я, наконец. — А японцы — ты их видел. Никакого чувства юмора. Они терпят, терпят все эти глупости насчет демографического давления… А тут еще война в Китае, эта жуткая ненависть китайцев, и если японцы поймут, что американцы их загоняют в угол… Нет, я не могу это объяснить. Американцы сами притянут эту войну… Своей болтовней… Мне просто страшно, Элистер.
— Съешь кусочек манго.
— А знаешь, какие потом остаются пятна на простынях, если уронить?
— Знаю. Вот одно, с моей стороны. И черт с ним. Перестань бояться войны. Теперь все будет хорошо.
— Потому что у нас появился настоящий король? Нет, Элистер. Я не знаю как — но все будет очень страшно. И вот что… А помнишь, ты когда-то говорил, что хотел бы жить в белом домике с колоннами в Дели?
— Я помню, — сказал Элистер. И медленно раздвинул губы в улыбке.
— Вот до Дели, пожалуй, им не добраться. Сейчас самое время такой домик купить. Я серьезно, Элистер. Когда там сезон дождей?
— Э-э, может затянуться до августа. А к маю будет нарастать страшная жара. Все убегут к холмам, в Симлу.
— Вот в сентябре и поедем.
— Домики в Новом Дели не то чтобы совсем покупают, их чаще дают. Но сейчас-то… сейчас…
— Сэру Элистеру это будет проще?
— Естественно. Там как раз построили отличный отель, назвали без затей — «Империал», будет куда зайти. Но детям будет угрожать масса опасностей. Помню, сидим мы в садике у такого дома, на траве, с одной дамой, я даже помню, где — на Хэйли-роуд, и поедаем фрукты…
— Не смущайся, я знаю, что это было до меня.
— Естественно! И вдобавок — по делам службы. И что-то меня будто ударило в голову или тень какая-то мелькнула, я оттолкнул девицу, и на то самое место, где она сидела, приземлился с дерева здоровенный обезьян, сгреб бананы и медленно удалился, подняв хвост.
— Но у нас есть Джеймс! Он будет на них охотиться и защищать Александрину.
— А в Дели как раз есть несколько хороших школ, не то что в Пенанге.
— Только не надо делать из Джеймса шпиона.
— А представляешь, как у него это здорово бы вышло? Да сама его кровь — сын шотландца и португалки…
— С моей смесью крови это все равно что француженка.
— Тем более! С такой кровью он будет дома везде. Хорошо, у нас еще остались нераскрытые загадки? Что это, например, за история с японцем, который выдавал себя за китайца, — это же бред.
Ну да, подумала я. У нас и ребенок отличит китайца от японца. Другая форма носа, складка глаз, оттенок кожи, да и походка, посадка головы — все другое. Но всегда есть исключения.
— Ах-х-х, — сказала я, выбираясь из постели. — Я знала, что тут что-то не то. Поэтому запросила Айка… это один из американцев… всякие данные из Токио на этого Идэ. И оказалось, что у него всегда была кличка — Китаец. Дело в том, что он и правда по крови почти как я, китаец по матери. А в Японии это примерно то же самое, что у нас в Малайе быть евразийцем. Но после того, что он совершил в этой грандиозной битве с русским флотом в каком-то там проливе, все время забываю название, его китайская кровь уже никого не волновала. Он стал адмиралом…
Я начала перебирать флакончики у зеркала.
— А еще, как я и ожидала, у него христианская семья. И вот это… это… Да, а вообще, Элистер, — ну бывает же, что миссия не выполнена. Это я про то, кто такой Накамура. Зато выполнены другие миссии. Вот эта, например. Это — надолго и всерьез. А прочее — волны на песке.
Я поднесла к постели довольно изящную, хотя пока не доведенную до совершенства фанерную коробочку.
В ней лежали две сигары, уже с готовыми бантами, то есть бумажными полосочками — золотистыми, но скромными. Надпись на банте большой сигары гласила: «Шоколадная Амалия», на той, что поменьше и потемнее, — «Кофейная Амалия».
Моего портрета там не было. Хотя Мона и предлагала.
Элистер кончиком пальца провел по «шоколадной» двойной короне, еще раз, еще.
— Никогда не думал, что светлый покровный лист может быть таким шелковистым — как твоя бледно-шоколадная кожа. И, продолжая разговор на эту тему, мне кажется, что мы уже успели отдохнуть, и…
Его рука коснулась моего бедра.
— Элистер, Элистер — еще успеем, я тут как раз собираюсь кое-куда.
— А куда собираешься? Это потому, что ты съела все фрукты?
— Пустяк, Элистер, пустяк. Мы заговорили про Идэ, с его христианством, и я как раз вспомнила, что надо зайти в Сан-Августин и попрощаться с моим исповедником. И только. Это вон там, видишь — за крепостной стеной, между двумя верхушками деревьев. Даже пешком можно дойти. Я скоро вернусь.
— Отец мой, я согрешила.
— И по вашему лицу, Амалия, я вижу, что на этот раз — всерьез. Что ж, исповедальня перед вами, и я уже слушаю вас.
— Мой грех в том, что я не свернула вам шею, черт бы вас взял. Этот человек доверился вам. Он попросил у вас защиты. И что вы с ним сделали? Или чуть не сделали? А?
Отец Артуро, с застывшим лицом, выбрался из бамбукового домика, чуть склонился ко мне:
— Я бы очень попросил не упоминать черта на исповеди, моя дорогая… дочь. Есть, знаете ли, вещи, которые выше всего.
Он крутанулся так, что белые полы рясы взлетели, и властным жестом позвал меня за собой — в монастырский двор, к прохладе, тонкой струйке фонтанчика.
Я села на чуть влажный мрамор, прижимая к животу сумочку. И начала всматриваться в это лицо. Боже, какой красивый был бы человек — этот гордый нос, эти светлые волосы, эти глаза — они горькие и счастливые одновременно.
— Ваш перстень, отец Артуро. Который был у вас на пальце в день нашей первой встречи, а потом куда-то делся. С него все начиналось. Зачем вы его сняли? А, знаю. Вам что-то телеграфировал, ну — намекнул отец Теофилио? М-да, я становлюсь знаменита. Плохо. Ну и зачем вроде бы стесняться перстня, на котором — что там было? Буквы JHS, крест, трезубец. В общем, печать иезуитов. Что, лишние подробности вашей биографии?
— Половина диоцеза знает, что я был иезуитом, а потом стал августинцем, — со сдержанной ненавистью сказал он. — И что дальше?
— А дальше есть такие каталогусы, в которых записаны все члены всех орденов. И неделя работы показала мне…
— То, что здесь все знают, не так ли?
— Что вы были иезуитом? А иезуиты — лучшие в мире учителя, и вы преподавали здесь в Атенео, и не только там, боже мой, сколько же всего вы знаете! И вдруг — редкий случай — попросили о переводе в другой орден. Почему? Возможно, потому, что барселонские иезуиты после прихода американцев все уехали, вместо них приехали иезуиты из Нью-Йорка. Вам не друзья. Да и вообще, если американцы кого-то здесь обидели, так это церковь. Отобрали все земли, вышвырнули испанских священников, таких как вы. За что же вам их любить?
