А теперь — Лола.
Вроде бы, чего тут особенного ожидать. Невероятно красива и немыслимо глупа: ну и что?
Но давайте внимательно присмотримся к Лоле. Красивая женщина в этой стране — уже профессия. Вон же тот список из газеты, список первых красавиц, которые все рядами вышли замуж за политиков. Были ли они как-то особо умны — никто не упоминает. А Лола? Непонятно. Пока.
Ну а впрочем… Если бы дело дошло до выкупа, кто пошел бы в банк за деньгами? Лола, конечно. Теофисто, возможно, ее знает в лицо, она в банке уже пару раз бывала. С моей запиской. Причем она могла и вообще не представлять, что на самом деле происходит. Зачем ей, такой, слишком много знать, в самом-то деле?
И эти ее странные истерики. Она ведь очень даже полноценна, когда надо — орет на человеческие ресурсы, сдает их в рабство нанимателям, все нормально. Но стоит мне сказать что-то… а о чем я таком в те моменты говорила? Непонятно. О чем угодно. Пела песенки.
Как бы вспомнить — от каких слов она мгновенно теряет разум?
Да, а что с ней творилось при нашей первой встрече в «Манила-отеле», почему она не стояла там, развернув плечи и изображая, как положено, невинную загадочность, а наоборот — фактически прятала лицо? Она что, известна каждому воину констебулярии как второй Додо в женском обличье? Но тогда ей уж точно было бы нечего бояться, пусть даже ее фото были во всех газетах. С ананасом и без.
Собственно, я вообще бы никак не связывала ее с известным эпизодом в переулках у Эскольты, если бы…
Если бы не вспомнила, наконец, о чем говорил мне Верт, поднявшись на две ступеньки после краткой сцены с прекрасной Лолой. Это было так:
— Но ведь вы взяли ее сюда напрямую из оперы, эту вашу помощницу?
«Какой оперы, господин Верт?» — наверняка спросила я, борясь со слабостью и отчаянием: боже мой, это лицо так близко от моего!
— «Кавалерия рустикана», конечно, Масканьи. Ее первые же такты.
И Верт, с оглядкой и еле слышным шепотом, поет (он умеет петь!):
— «О Лола, знойной ночи созданье…» А как ее зовут на самом деле, дорогая Амалия? Какая-нибудь Еулалия?
И только совсем недавно, когда я справилась с простительным и объяснимым повреждением разума (две сумасшедших женщины в офисе!), я вспомнила его слова: как ее зовут на самом деле?
Я же не проверяла ее документы, адрес и все прочее — это она сейчас проверяет их у прочих «ресурсов» — потому что… Потому что ее рекомендовал Эдди, конечно. Она сама оформила на себя все документы и отнесла их во все соответствующие конторы, в Айюнтамьенто или что-то в этом духе.
Лола, созданье знойной ночи, как тебя зовут?
Нет-нет, в опере я один раз уже была, у Пуччини в «Тоске», в той самой куала-лумпурской истории, когда мне опять же попытались отрезать голову (тонкой проволокой), и — нет, нет, нельзя два раза войти в одну и ту же оперу, или в две разных, или…
Как хорошо сидеть под этими деревьями. Соборная площадь засажена ими лет сто назад, по старому балите легко карабкаться, у него множество узлов и стволов, среди них можно даже прятаться. Вот они там и прячутся, эти дети Интрамуроса, в немалых количествах. А мимо меня идет очень-очень местная почти черная женщина, на голове у нее эмалированный таз с товаром, а ноги в резиновых сандалиях издают сухой шорох. Потому что плаза посыпана песком из растертых в пыль морских ракушек, это вообще не плаза, а тенистый сквер, прорезанный белыми хрустящими дорожками. Дети растаскивают на моих глазах песок домой ведерками, городские власти терпеливо везут новый — море рядом.
Итак, шорох шагов, детские голоса — и бархатный баритон священника, ведущего мессу, нежный хор женских голосов. Я на Плаза Маккинли, над ней нависает кафедральный собор с полуоткрытыми дверями, у входа всегда голуби, и четыре каменных евангелиста замерли, глядя на море. Внутри собора — сидячая статуя святого Петра, с ногами, отполированными поцелуями.
Сейчас загремят колокола собора, поднимая в воздух снежные голубиные облака. Колоколам отзовутся звонки трамвайчика, идущего по широкой Калле Адуана в порт.
А сзади меня, за моей спиной — журчащий фонтан с золотыми рыбками и лотосовыми листьями, в чаше которого стоит бронзовый человек в кафтане с большими пуговицами. Он — самый центр Плазы Маккинли. Отец Артуро как-то жаловался мне, что, если спросить любого прохожего, он скажет вам, что этот, в фонтане, и есть Маккинли, тот президент США, при котором страна и перешла в американские руки, после войны с множеством погибших. На самом же деле это дон Карлос Четвертый, из дома испанских Бурбонов. При нем, году, кажется, в 1806-м, в Маниле было создано бюро по вакцинации от оспы, за что Карлос этой статуи и удостоился.
За все три столетия испанской эры ни один король оттуда не посетил свою страну. Как, впрочем, и ни один американский президент. Даже Тафт, который вообще-то провел здесь несколько лет губернатором, сюда возвращаться не стал, хотя это отдельная история.
Хорошо, сказала я, а теперь — еще раз — все, что касается японцев. Для начала: видна ли хоть малейшая связь между делом с украденными документами и историей с Додо, который любит резать головы? Если честно, то на данный момент нет.
Что, в конце концов, за событие — приехала глупая иностранка, поселилась в лучшем отеле, как же ей не попасться в лапы всяким там… Ну связь с японцами возможна, чисто теоретическая. Если предположить, что местные бандиты связаны с местными сакдалистами, а сакдалисты ждали аэропланов из Японии… а следователи из офиса тогдашнего хозяина страны — губернатора Мэрфи — ничего не понимают в своем деле… И каким это образом я буду за них все заново расследовать?
Итак, скорее это не связанные между собой истории. Отдельно Эдди с бандитами, отдельно японцы. Так?
Я вспомнила все свои прежние дела. Первое из них: сначала я — и не я одна — думала, что это политика, да еще какая, а оказалось — нечто совсем иное. Второе дело — там все было без сюрпризов хотя бы в одном смысле, оно было чисто шпионским, с агента Чан Кайши все началось, им все и закончилось. Но еще одно дело, о бирманских рубинах, было опять почти как самое первое, в один клубок сплелись самые разные истории, и только одна из них — главная — касалась войн, оружия, властителей.
А в этой стране чем дальше, тем яснее, что немыслимое — война — как туча ходит по кромке горизонта. О ней никто из серьезных людей не хочет даже говорить. А если говорят, то сами себе не верят. Какая еще война, что вы, с ума сошли — ну тянут к нам лапы японцы, так это же еще не повод, чтобы не пойти в синема.
Документы у генерала Макартура своровали, пометили их на полях японскими закорюками, которые я даже никогда не прочитаю. Это факт. Зачем воровали? Наугад, показать их главным японским шпионам, с вопросом: это кому-то интересно? Вот и все, что я знаю после полутора месяцев здесь. А, нет, еще есть японский профессор, который якобы будет формулировать новую политику Токио на Филиппинах — а какую? Да я даже не начинала пока заниматься им всерьез.
