— Я отправлюсь в банк прямо сейчас, — сказала я портье на ходу.
Поездка туда имела для меня самые неожиданные последствия, но в тот момент я этого не знала и с удовольствием смотрела по сторонам. В конце концов, я ведь ехала через реку, в тот самый даунтаун, на Эскольту.
Манила, оказывается, очень большой город. Слева — Бинондо, где живут китайцы и гремят мастерские, а вот Кьяпо — какое же очаровательное место, улицы сонные, состоят из двухэтажных домиков с оконными решетками на вторых этажах, манговые деревья во дворах, а еще тут везде пыльные либрерии, приятнейшие джентльмены за их прилавками. Здесь живут старые-старые, но не очень богатые семьи, то есть самые лучшие из всех возможных.
Где-то там дальше воровской рынок в Сибаконге, «Кухня дикси» на Карьедо, а потом уже как бы не совсем Манила, но еще не деревня. И ключевые точки этих пригородов — заправочные станции. Такая станция — центр всех местных событий, примерно как церковь. Там волнующе пахнет газолином, иногда появляются авто, которые можно осмотреть и обсудить, там можно демонстративно выпить бутылочку страшно дорогого и модного напитка — кока-колы.
Ну, а я — уже на Эскольте: театр «Кэпитол» — в целых три этажа, белые барельефы по стенам, как же он огромен. «Кальво билдинг» — четыре этажа, «Мэньюлайф» — скромный тортик из гипсовой лепки. Фонари на Эскольте — толстые, с целой вазой на верхушке столба. И тут же главное отделение Филиппинского национального банка. А в нем, после недолгих разговоров с молодым человеком на первом этаже, я иду в уютный кабинет банкира по имени Теофисто Морено.
— Сингапурское отделение «Гонконг-Шанхайского»? — поморщился он. — Да, но… У нас завтра ведь инаугурация, а потом целых два выходных. Мы вообще-то по большей части корреспондируем с американскими банками, и представьте, если каблограмма пойдет в Сингапур через них. Это долго.
Что ж, я к этому моменту уже примерно себе представляла, как устроена здешняя экономика, — у Британии свой мир, здесь совсем другой, что угодно идет через Америку и очень немногое через соседнюю вроде бы Азию.
— Американские банки? — сказала я. — Ну, и это тоже можно. Давайте посмотрим, с кем вы тут работаете. Выбирайте.
Я достала вынутый из ячейки список, ту самую бумажку, Теофисто посмотрел — и брови его поднялись над очками.
— О каких мы говорим суммах? — без эмоций поинтересовался он.
— Сейчас речь идет об оплате счетов «Манила-отеля», скажем, за полторы накопившиеся недели и далее, возможно, до Рождества. Но есть прочие расходы, на офис, и еще возможны инвестиции…
Морено снова поднял брови.
— …скажем, тысяч на сто — двести американских долларов, если мне что-то покажется интересным.
Двести тысяч. Сумма, способная на всю жизнь сделать какую-нибудь американку вполне респектабельной молодой дамой.
Морено молчал секунд пятнадцать, рассматривая меня. Потом кивнул, ткнул пальцем в пару названий банков из довольно длинного списка, изучил мой паспорт, сделал пару записей. И пообещал:
— Думаю, ответ будет уже сегодня, и я немедленно телефонирую в отель, они меня знают, кредит мы откроем сами, вам надо будет только проверять счета.
И задумчиво посмотрел мне вслед.
Матильда с Хуаном дожидались меня у похожей на шляпную коробку остановки местного трамвайчика на Плаза Санта-Крус. О том, что меня после этого разговора ждало, и очень скоро, я, повторим, еще не подозревала и мирно подпрыгивала на калесе, въезжая с моста Джоунса на поле Уоллеса с его рядами молоденьких деревьев и зелеными лужайками. У Матильды на голове подрагивали только что купленные розовые султаны из крашеных петушиных перьев, Хуан в новой соломенной шляпе развлекал меня веселыми историями.
— Наш пресиденте Мануэль Кесон, мадам. Много рассказов. Вот один: к нему пришел судья с Негроса, судью хотели уволить за соблазнение крестьянской девушки. А тот хотел оправдаться. Пресиденте говорит: судья, расскажите мне все как было. Ну, говорит тот, на закате мы пошли с девушкой под манговые деревья за рисовым полем…
Мальчишки-нищие, торгующие на улице сигаретами, радостно замахали руками Матильде. Она гордо кивнула им невесомыми султанами.
— Но она пошла туда с вами добровольно, судья? — строго спрашивает пресиденте. О, конечно, очень добровольно, отвечает судья. Хорошо, говорит Мануэль Кесон, а теперь вспомните, что я ваш пресиденте, я филиппинец, не какой-то там американец, поэтому мне надо говорить правду. Вот и скажите мне: вы там, под манговыми деревьями, получили от девушки то, чего хотели?
Хуан сделал драматическую паузу и притормозил Матильду перед въездом в Интрамурос с его булыжником.
— И тут, мадам, судья покраснел, побледнел, засуетился и наконец выпалил: нет, господин пресиденте, это клевета врагов, ничего я не получил! Но если так, то вы идиот, закричал на него рассердившийся пресиденте. А нам в Содружестве не нужны судьи-идиоты!
Вот и офис, множество бумаг, картотека растет, на столе у прекрасной и странно задумчивой Лолы какая-то газета с большой, во всю первую полосу, фотографией — кого бы вы думали? Да как раз замечательного Мануэля Кесона: высокий лоб с залысинами, стоячий воротничок и галстук в крапинку, три ордена, полосатые штаны. Любимые им танго-туфли: черный низ, белый верх. И довольно гневная улыбка.
Час шуршания бумагами, надо передохнуть, смотрю на непонятную страницу в «Санди Трибьюн». Женские фотографии в овале, подписи: Росарио Борромео, Сесилия Хавьер, Хулиа Кристобаль (на вид чистая испанка), Фе дель Мундо, прочие. Двадцать пять финалисток конкурса, победители получат поездку в Китай и Японию.
— Лола, — говорю я, подходя к ней с журналом, — не понимаю: это и есть знаменитые филиппинские красавицы? Я бы сказала, что в подобных соревнованиях должны побеждать девушки вроде вас, а вот этой, смотрите, лет сорок, и у вон той не вижу особой красоты…
Лола берет журнал, как змею. Шевелит губами. Отвечает странным голосом: это не конкурс красоты. Это конкурс популярности. Это женщины, которые в жизни что-то сделали, важное. Учительницы, врачи…
— Спасибо, — отвечаю я. — А тогда они мне могут пригодиться, это надо вырезать и подшить в папку «значительные персоналии». Прошу вас.
Возвращаюсь к себе на возвышение, через пару минут бросаю взгляд вниз — почему так тихо и не видно никакого движения? Лола, оказывается, плачет. Настоящими и злобными слезами.
Что, дьявол возьми, происходит в моем офисе?
Опять этот человек, и мне страшно. Сначала я видела его в «Манила-отеле», потом… где-то еще, ведь и вправду видела — и вот он, сдвинув шляпу на затылок и не глядя на мои окна, проходит по Виктории, мимо стайки приветствующих его уличных мальчишек (они везде, с лотками для сигарет и конфеток). Проходит так, будто и мальчишки, и вся улица принадлежат ему. Этот странный острый профиль, это умное лицо… Кто он? Почему я боюсь его?
Мрачно смотрю в газету. Итальянская война в Эфиопии приближается к концу, она идет уже на юге страны. Тем временем с понедельника, восемнадцатого ноября, начинаются французские санкции против Италии, и фашистский совет соберется завтра на Плаза Венециа, Муссолини воспользуется возможностью сделать важное заявление. Народное возмущение против Франции чувствуется еще сильнее, чем против Великобритании. Яростные выступления начались еще в пятницу, во время демонстрации французского фильма в синематографе Комма зрители требовали прекратить показ.
