Даф огляделась. Прямо перед ней был двухэтажный дом.
Депресняк, которого она опустила на землю, напрягся и издал горловой,
предупреждающий звук. Затем, миновав дверь, он обогнул дом слева и запрыгнул в
первое же разбитое окно. Даф последовала за ним. Интуиция подсказывала ей, что
она была не первой, кто сегодня использовал этот способ попасть в здание.
Убедившись, что мундштук надежно прилажен, не скользит и не
собирается подвести ее в ответственный момент, Дафна подняла флейту на уровень
губ и попыталась расслабиться. Когда творишь магию, основа которой – дыхание,
входящее в контакт с волшебной флейтой, напряжение может все погубить. Один
фальшивый звук, единственный нервный выдох, и все. Маголодия станет
бесполезной.
Она вышла в коридор и, прижимаясь к стене, осторожно
двинулась вперед, заглядывая во все комнаты, где мог оказаться Мефодий.
Депресняк крался, немного опережая Даф. Неожиданно спина кота выгнулась, крылья
взбугрились под комбинезоном, и он мячом отпрыгнул назад. В глазах кота зажегся
тревожный огонь. Мысленно прокручивая варианты атакующих маголодий, Даф
осторожно выглянула из-за угла.
Между лестницей и дверью она увидела Мефодия, придавленного
массивной головой змея. Это был тот самый змей, который преследовал ее в облике
лимузина и с которым она сражалась в тупиковом дворе с аркой. Меч Древнира,
упиравшийся рукоятью в пол, входил змею в кадык на всю длину. Приглядевшись,
Даф убедилась, что его кончик выходит у змея из затылка. Темный артефакт
закончил свое темное дело. Змею из Тартара никогда больше не суждено было
вернуться в родные края и тысячелетие за тысячелетием пожирать плоть обреченных
на вечные муки. Тело порождения мрака продолжало конвульсивно подрагивать. По
его спине то и дело пробегала серебристая волна. Маголодии тут уже были не
нужны. Команда некромагов-оживителей тоже.
Даф бросилась к Мефодию. Если тот не был до сих пор
раздавлен, то потому лишь, что рукоять меча, на которой лежала вся тяжесть
головы змея, упираясь в пол, создавала Мефодию некий минимальный запас
безопасности. Сломать ему грудную клетку мертвый змей не мог, но и не давал
воздуху проникать в легкие. Даф сообразила, что, если немедленно не найдет
способ освободить Мефодия, минут через десять за Буслаевым, покашливая и
виновато пожимая плечами, придет Мамзелькина. Дыхание его становилось
трудноуловимым. К влажному лбу прилипла прядь русых волос. Коснувшись пальцами
его шейной артерии, Даф ощутила слабые удары пульса.
Отложив флейту, она взяла Мефодия за кисть и сильно
потянула, уперевшись ногой в мертвого змея. Буслаев застонал. Тело его почти
совсем не сдвинулось. Даф беспомощно отпустила руку.
«Все-таки заклинания элементарных магов практичнее магии
высших сфер. Уж они-то всегда срабатывают, были бы кольцо и искра! А у нас,
сколько лет существует Эдем, никто так и не удосужился сочинить маголодию для
подъема тяжестей», – подумала она с укоризной.
Причина такой магической несправедливости была очевидна.
Создателей светлой магии Эдема интересовали не практические маголодии, а
маголодии, воздействующие на оттенки чувств – малейшие, почти незаметные
мерцания эйдосов и то едва уловимое поблескивание в зрачках, которое возникает
при первом рождении слез, высыхающих прежде, чем они были кем-либо замечены.
Тонкие пульсации едва проклюнувшегося из почки новорожденного листа или первая,
почти судорожная, неловкая улыбка закомплексованного человека, много лет
сидящего в танке своих страхов.
Именно на них – на эти трудноуловимые, но чудовищно важные
нюансы – и воздействовало большинство маголодий. Вещами же практическими
создатели светлой магии пренебрегали, считая их второстепенными и скорее
запутывающими и без того сложную паутину бытия. Циничные реалии диктовали, что
разбить кокосовый орех в случае возникновения такой необходимости удобнее все
же камнем, чем сложной в исполнении маголодией, использующей мерцание звезды
Cor Hydrae, отраженное в воде колодца, в котором в прошлом году утонула бабочка
вида Stigmella malella.
Беспомощно оглядевшись, Даф нашарила взглядом железный прут.
Подняв его – на ладонях моментально осталась ржавчина, – она ухитрилась
протиснуть прут в узкий зазор между рукоятью меча и головой змея и упереть
конец прута в пол. Прежде чем использовать рычаг, она обежала змея, проверяя,
не случится ли так, что его голова, сместившись, придавит Мефодия, если силы
вдруг оставят ее. Затем вернулась и вновь взялась за прут.
– Буслаев, имей в виду, что я тебя терпеть не могу. Ты
чертов эгоист! Самовлюбленный олух! У твоего дедушки была фамилия Хаврон! Ты
мне надоел еще до того, как доктор сказал твоей маме, что у нее родится сын! И
вообще у меня работа такая: помогать чайникам и сострадать веникам! – сказала
она и навалилась на прут всем своим весом.
Даф напирала изо всех сил. Руки ей заливала зеленая слизь из
раны змея. Ну же? Эта голова собирается приподняться хоть чуть-чуть? Депресняк
жался к ногам Даф и только мешал. То ли кота потянуло на ласку, во что
сложновато было поверить, то ли он чего-то боялся.
После третьей или четвертой попытки змеиная голова подалась,
но, замерев в критической точке, казалось, ожидала, пока Даф изменят силы,
чтобы рухнуть на Мефодия, завершив начатое. Почти отчаявшись, чувствуя, как
ржавый прут вот-вот выскользнет у нее из пальцев, Даф рванулась вперед, толкая
край прута вверх и в сторону.
Ноги скользнули по плитке. Она упала на колени. Но прежде,
чем прут вырвался у нее из пальцев, тяжелое туловище мертвого змея завалилось
набок, сделав по инерции еще треть оборота. Теперь рукоять меча Древнира
смотрела почти в потолок.
Некоторое время Дафна тупо разглядывала рукоять, не веря,
что у нее получилось. Затем опустилась на корточки рядом с Мефодием. Посмотрела
на него и со внезапной ясностью поняла, что нужно спешить. Сияние эйдоса
Буслаева стало невыносимо острым. Это могло означать лишь одно: эйдос Мефодия
благополучно паковал чемоданчики и явно собирался расстаться с телом, в котором
вот-вот исчезнет последнее дыхание. Мефодий уходил. Скоро его тело должно было
стать только телом и ничем более.
