Зозо встала рядом, искря и плавясь, как поломанный зарядник
от мобильника.
– Ну и?.. Что за жизнь! Гадская жизнь! – сказала она громко
и с большим чувством, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Зойка, не торчи тут! Ты не гармонируешь с моей антикварной
мебелью, – зевнул Эдя. – Ты того… садись лучше в дурака играть. Играем на
бутерброды: кто проигрывает, бежит трусцой на кухню, делает бутерброды с
колбасой и притаскивает в комнату!
Это было коварное предложение. Эдя еще утром просек, что
колбаса закончилась. Следовательно, проигравшему предстояло бежать не только на
кухню, но и в магазин. Однако об этом хитрый Хаврон, понятное дело, пока не
упоминал.
Зозо не слушала брата. Она была возмущена и нуждалась в
совместной ненависти и негодовании против гадского мужского племени.
– Нет, Эдя, ты прикинь! Паразит какой, сволочь!.. И бывают
же такие!.. – сказала она.
– А чё такое-то?
– Да там, один. Мы с ним вчера познакомились, а сегодня он у
меня уже денег занять пытался! Разумеется, я его чисто на автомате отшила, –
сказала Зозо.
– Кто это был? Снова Огурцов-Помидоров? – спросил Эдя. Он
давно уже махнул рукой на всех поклонников Зозо, раз и навсегда решив не
перегружать память.
– Нет. Другой парень. Вадик зовут. Фамилии не помню. Тот
одноразовыми полотенцами торговал, а этот банк охраняет.
– Чокнуться можно! – хмыкнул Хаврон. – Занятный кадр! Банк
охраняет, а денег нету. Я тоже одного такого олуха знал. Поваром работал и
врал, что ему лопать на работе не дают. Кто ж тебе давать-то будет: сам возьми
и лопай!
– Эдя, ты циник!
– Не-а. Какой я циник? Меня просто в детстве сглазили, –
сказал Хаврон.
Дафна зорко посмотрела на него из-за веера карт.
– А ведь правда, – проговорила она.
– Чего правда?
– Про сглаз. У тебя штопорный, плохо затянувшийся удар в
центр ауры… Ты часом с Мефодием никогда не ссорился? Хотя тут, пожалуй, не его
работа. Тут другое. Знакомой старухи с глазами разного размера у тебя не было?
– спросила она загадочно, считывая с ауры Хаврона то, что было сразу ясно для
любого стража.
– Не было. И вообще не отвлекайся. Тебе две карты брать! –
нетерпеливо сказал Эдя.
– А ведь была! Была старуха! – вдруг воскликнула Зозо. –
Эдя, помнишь, когда мать ногу сломала, нам с тобой брали на лето няньку? Ты
доставал ее все время, а она на тебя шипела!.. Ну помнишь, читать она еще не
умела, и очки у нее были такие страшные, выпуклые, затемненные… Мне казалось,
что они похожи на глаза стрекозы.
– А, придурочная эта, которая моего попугая убила… Не
вспоминай о ней! Даф, ходи или сливай керосин! – поморщился Хаврон.
– Не убивала она твоего попугая! Он сам умер! Ты вообще
ничего не можешь помнить – тебе было три года! – заспорила Зозо.
– А мне плевать: три или тридцать три! Я все помню. Нянька
стоит у клетки, смотрит на попугая, а тот вдруг брык – и готов. Отбросил,
короче говоря, клюв и перья. Я как заору, кинусь на няньку и кулаками ее по
ноге, а она меня за плечи схватила, очки сдернула и смотрит на меня жутко так…
Дафна подалась вперед. Колокольчик ее интуиции зазвонил.
– И что потом? – спросила она.
– А ничего потом… Суп с котом и компот с потрохами. Я все
время визжал, смотреть на нее не мог, и мать няньку прогнала. И вообще, не
затыкайте пальцем мой вербальный фонтан. Не мешайте мне бредить!
– Что, просто прогнала? Ничего не стала выяснять? –
разочарованно спросила Даф.
Хаврон махнул рукой.
– А ты чего ожидала? Что приедут две дивизии экстрасенсов
расследовать смерть попугая, оцепят район и будут выслушивать бредни
трехлетнего мальчишки? Это у меня сейчас с выражением своих мыслей все в норме,
а тогда слова заканчивались после второго вяканья.
– Очки… – протянула Даф, ощущая, что вот-вот вспомнит. –
Птица… Затемненные очки…
– Опять двадцать пять! Пристала со своими очками! Нужны очки
– застрели окулиста. Ограбь оптику! – раздраженно сказал Хаврон.
– Не в том дело. Ты сказал, что она сдернула очки. Так?
– Что он там помнит, козявка эта? – встряла Зозо. – Да,
нянька все время в темных очках ходила. Даже вечером. Она говорила матери, что
у нее редкое заболевание хрусталиков.
– Да уж, да уж… Знаю я таких! Профессиональная болезнь
снайперов… Ничего не видят, ничего не слышат – а потом бабах: сочиняй загробную
речь, – проворчал Хаврон.
Зозо дотронулась до его руки.
– Эдя, не нервничай! Ты всегда нервничаешь, когда об этом
говоришь!
Хаврон швырнул карты на одеяло.
– Кто нервничает? Я? Я не нервничаю, я психую! А ты как
хотела? Мне раз в месяц обязательно снится, как эта старуха смотрит на меня,
сорвав очки. И знаешь что: зрачков-то у нее не было, тю-тю… Тогда-то я не мог
матери объяснить, только плакал и понимал, что что-то не так. А теперь понял:
НЕ БЫЛО ЗРАЧКОВ! Совершенно!
Даф быстро коснулась руки Хаврона.
– Зато были две семиугольные красные искры… Так? И они
медленно вращались, как зубчатые колеса. Приковывали к себе. Ты не мог отвести
взгляд. Ты ощущал себя так, как если бы это были ножи мясорубки, которые
пытаются затянуть тебя внутрь. Твое сознание дробилось. Было мерзко и скверно.
Тебя словно рассекли на сотни людей, каждый из которых был тебе ужасно
неприятен, – подсказывая, произнесла она.
Эдя провел рукой по лицу.
– Откуда ты знаешь, как все было? – с беспокойством спросил
он.
– Откуда надо – оттуда знаю, – уклончиво сказала Даф. Она
нервничала, как молодой сапер, который разгреб вспаханную землю и увидел первую
в своей жизни настоящую мину. – Слушай, а эта ведьма ничего тебе не говорила?
Ничего не внушала? Ну вспомни, а! Ты должен вспомнить.
– Да ничего я не помню: говорила – не говорила! Стоит мне об
этом подумать, голова взрывается! – огрызнулся Хаврон. – И вообще, что за
допрос без повестки? Поселилась у нас: лежи – болей! Будешь приставать, я тебе
банки поставлю. Трехлитровые.
– Нетушки! Не надо банок! Меня и так шарфом чуть не
задушили! – отказалась Даф, отгораживаясь от Хаврона хмурым Депресняком.
