– Что за чушь ты мелешь? – вскипел Мефодий.
– Рассуждай здраво и без горячности. Что такое тело?
Бренная, склонная к тлению оболочка, эйдос же бессмертен. Именно о нем я и
заботился в первую очередь. Рано или поздно сии мужи, избивающие тебя, понесли
бы наказание за свой поступок, а тебе за принятые побои простилась бы часть
грехов.
– Но они могли убить меня! – сказал Мефодий.
– Не тебя, а лишь твое тело, – поправил страж.
– Если тебе до такой степени плевать на мое тело, чего же ты
так трясешься о своем? – спросил Мефодий.
Эссиорх укоризненно соединил руки.
– Я не трясусь о своем теле, а лишь отношусь к нему бережно.
Тело, в котором ты меня видишь, только временная оболочка, и им в дальнейшем,
возможно, будут пользоваться другие стражи. Посему я и храню его, дабы не
заслужить упрека в небрежении к тому, что нужно многим. Тело же я ничуть не
ценю и готов хоть сейчас его покинуть.
Мефодий, прищурившись, посмотрел на него. Эдя Хаврон не зря
был его дядей, а Зозо Буслаева матерью. Любую фальшь в интонации он просекал
еще на подлете.
– Покидай! – сказал Мефодий.
– Чего?
– Тело покидай. Прямо сейчас! Ну!
Эссиорх заколебался.
– Прямо так сразу не могу. Не имею права…
– Долго отрабатывал? – продолжал Мефодий насмешливо.
– Что? – напрягся Эссиорх.
– Этот елейный голосок?
– Отвянь! – огрызнулся Эссиорх, однако огрызнулся без
большой уверенности. – Это все ужасный лопухоидный мир. Он подрывает мои
нравственные устои. Я уже боюсь смотреть по сторонам и смотрю только на звезды.
Находиться здесь – наказание для истинного стража света.
Очнувшийся Мамай встал на четвереньки, встряхнулся, как
собака, и стал выправлять свою пластилиновую голову. Придав ей приблизительно
верную форму, хан-комиссионер поднял саблю и заковылял к Мефодию и Эссиорху. На
стража света он смотрел с опаской – должно быть, догадался, кто перед ним.
– Где Улита? – хрипло спросил Мамай.
Мефодий кивнул на микроавтобус. Хан оглянулся, присмотрелся
и кинулся туда.
– Сюда! – услышал Мефодий его крик.
Подхватив с асфальта свой меч, Буслаев ринулся к
микроавтобусу. За ними поспешил Эссиорх.
Водительская дверь была распахнута настежь. Улита сидела
рядом на асфальте, обхватив голову руками. Когда Мефодий подбежал, она подняла
на него страдальческие глаза. Лицо у Улиты было опрокинутым. Глаза погасли.
Кто-то точно выпил из них весь блеск.
– Что с тобой? – крикнул Мефодий.
– Не знаю. Я ничего не поняла, – едва шевеля губами, сказала
ведьма.
– Как не поняла?
– Я дернула дверцу и… тут кто-то сидел. Кто-то невидимый, но
с отчетливым контуром ауры… Я хотела сделать выпад рапирой – прямо в центр
ауры, но тут меня ослепило. Я не могла даже шевельнуться. Мысли – и те
остановились. Все внутри замерзло. Я все видела, но ничего не понимала…
По-моему, он сделал что-то с моим дархом.
Вслепую скользнув по одежде, рука Улиты сомкнулась на
серебристой сосульке.
– Вот видишь: твой дарх на месте! Он не срезал его, –
успокаивающе сказал Мефодий.
– Да… Не срезал. Он поддел его чем-то железным и что-то с
ним сделал. А потом он просто исчез. Я думаю, телепортировал… И что я теперь
скажу Арею? Неприятная какая-то история.
– Идиотская, – морщась, согласился Мефодий.
Ему было больно даже вздохнуть. Ребра ныли, а на лицо, он
чувствовал, совсем не стоило смотреть в зеркало. Хорошо еще, зубы были целы. Во
всяком случае, новых сколов и незнакомых шельфовых впадин пока не
обнаруживалось. И это уже был позитивный момент.
– Надо хоть узнать, кому сказать спасибо за наше счастливое
детство. Короче, я ща буду искать стрелочника. Кто не спрятался – я не
виновата! – задумчиво произнесла Улита.
Не без усилия поднявшись, она приблизилась к одному из
громил, которого нокаутировал Эссиорх. Тот начал уже приходить в себя и даже
пытался принять вертикальное положение. Пощекотав его рапирой, ведьма нежно
спросила:
– Скажи-ка, дядя, ведь недаром?.. Чего вы битами-то
размахались? У нас что сегодня: день хирурга, праздник перелома?..
Верзила что-то замычал.
– Будешь врать – голову отгрызу! – ласково, но на полном
серьезе предупредила Улита и чуть приоткрыла рот. – Ну, девушка вся в
нетерпении!
– Мы… нам заплатили, – с суеверным ужасом глядя ей в
поблескивающий рот, произнес верзила.
– Кто? Неужто сбербанк?
– Мы его не знаем… Какой-то мужик. Подошел к нам… Мы должны
были напасть на вас, чтобы отвлечь, а остальное, он сказал, сделает сам, –
торопливо пролепетал парень.
– Что сделает? С кем сделает? С моим дархом, не так ли? – уточнила
Улита и медленно, без усилия, оторвала парня от земли. Глаза у ведьмы стали
вдруг пустыми и очень нехорошими.
– Н-не знаю, – сказал верзила и вдруг, обмякнув в руках у
Улиты, горько заплакал.
Его губы дрожали, и сквозь них, сквозь сумятицу и скулящий
мат пробились вдруг слова: «мама» и «господи». И эти простые слова спасли его.
Улита, зашипев, отпустила его и отошла. Жесткие ведьминские черты ее лица стали
смягчаться, принимая человеческое выражение.
– Г-господи… г-господи… п-простите… да чтоб я… – бессвязно
бормотал парень.
– Возрыдай, несчастный! Подумай о своем эйдосе, подумай,
сколь низко ты пал, поддавшись страстям! – воспользовавшись случаем, встрял
Эссиорх, обнимая парня за плечи и вытирая ему слезы. Посмотрев на склонившегося
над ним амбала, который недавно чуть не выбил из него душу, а теперь предлагал
возрыдать, парень зарыдал еще громче, почти в полный голос.
– Эссиорх, притормози! Он обязательно возьмется за ум. Но
сделает это чуть позже… А сейчас пусть скажет, откуда они вообще взялись. Кто
они такие? – сказал Мефодий, замечая, что тот пузан, который прижимал его к
асфальту, тоже начинает шевелиться.
Тем временем другой уже так горько рыдал, что внятного
ответа дать не мог.
