Несмотря на то, что Хаврон занимал добрую треть крошечной
кухни и лицо у него было широкое, как доска для резки хлеба, Зозо продолжала его
покрывать, как когда-то в детстве. Впрочем, и Эдя при случае не давал ее в
обиду. Можно сказать, они были идеальными братом и сестрой. Насколько это
вообще возможно в суетливом муравейнике жизни.
На площадке перед входной дверью послышались какие-то звуки.
Некто вполне определенно постучал, а затем толкнул дверь плечом. Потом снова
постучал и снова толкнул, сильнее. В этом не было ничего удивительного. Звонок
уже с месяц не работал, и с той стороны на двери красовалось объявление,
красиво выведенное на офисном принтере. Объявление гласило:
«ЗВОНОК НЕ РАБОТАЕТ.
ПРОСЬБА СТУЧАТЬ!»
Это постаралась Зозо. Однако и этого мало. Внизу под
аккуратными компьютерными буквами карандашом было криво нацарапано:
«Кто так стучит?
Пинайте со всей дури!»
Это было уже творчество Эди, который, решив, что объявление
недостаточно выразительно, надумал его уточнить.
– Кто там ломится? Ко мне вроде никто не собирался, – с
беспокойством спросила Зозо.
– Ко мне тоже. Может, твой буслаенок? – предположил Эдя.
– Нет, Мефодий в гимназии. Он звонил, что не приедет.
– А-а, ну тогда какой-нибудь другой псих.
– Не называй моего сына психом! Вот погоди, будет у тебя
сын, я на нем отыграюсь! – нахмурилась Зозо.
– Да запросто. Думаешь, я против? Если хочешь, будем вместе
отбирать у моего сына конфеты и ломать у него игрушечные машинки! – великодушно
разрешил Эдя.
Зозо вздохнула. Жениться и заводить детей ее брат явно не
собирался. Во всяком случае, в ближайшие десять лет.
В дверь снова постучали.
– Пойду открою, – вздохнул Эдя и встал.
В растянутой майке с надписью «Я пришел, ты ушел!» и
резиновых вьетнамках, в которых заблудились бы трое этнических вьетнамцев, Эдя
выглядел более чем внушительно. Окажись за дверью попрошайка в духе «Мы люди не
местные…» – он с писком прыгнул бы в мусоропровод, не успев закончить фразу.
Эдя повернул ключ, геройски выпятил грудь и дернул дверь на
себя. Дернул и тотчас сдулся, поняв, что его грозную позу оценить совершенно
некому. Площадка была пуста, если не считать странного кота в комбинезоне и
строгом ошейнике. Кот стоял и смотрел на Хаврона красными немигающими глазами.
На хвосте у него была зазубрина.
Эдя тупо разглядывал кота, размышляя, что тот уж точно
стучать в дверь не мог, и торопливо вспоминал, не пил ли он сегодня чего-нибудь
с утра, потому что подобное существо может явиться только с очень большого
похмелья.
– Это чего? Типа, реклама кошачьего корма? Топай отсюда! –
заявил Хаврон, смутно ощущая какой-то подвох.
Кот остался на месте. Громкий голос Эди ничуть его не
смутил. Близоруко щурясь, Зозо осторожно выглянула из-за спины брата. Ей тоже
хотелось понять, что происходит на площадке.
– Какой хорошенький котик! – проворковала она.
– Где хорошенький котик? Покажи его мне! – не понял Хаврон.
– Ну как же? Разве ты не видишь?
– Я вижу самого безобразного кота, на котором ставили опыты
все сумасшедшие ученые этого мира.
– Эдя, не вредничай! Дай ему колбаски!
– Колбаса стоит денег, – лаконично откликнулся Хаврон.
– Хаврон! Не жадничай! – рассердилась Зозо.
Однако Эдя заупрямился.
– Нет. Сегодня этот хорошенький котик из атомного реактора
потребует колбасы, а завтра я должен буду уйти из родного дома. А мой дом – это
мой окоп. В нем я, бедный и закомплексованный, прячусь от окружающего мира.
– Эдуард!
– Я уже скоро тридцать лет как Эдуард! Я старый и больной
человек, у которого нервы ни к черту! Эй ты, вискас, марш отсюда, пока я не
спустил тебя в мусоропровод!
Кот ждал, выгнув спину. Его гладкий с зазубриной хвост
хлестал по бокам, что означало высший градус раздражения. Потом Депресняк
зевнул и, продемонстрировав три ряда треугольных зубов, боком двинулся на Эдю.
У Хаврона пересохло во рту. Он опустил занесенную для пинка ногу и попятился
назад.
– Эй ты, не глупи! Я добрый! Я всегда любил кошечек, собачек
и прочих хвостатых гадов! – забормотал он, пытаясь захлопнуть дверь.
Кот упрямо напирал. Двери его не слишком беспокоили. К тому
же быстрому отступлению Хаврона мешала маячившая у него за спиной сестра.
– Депресняк, не трогай его! – приказал вдруг кто-то.
Хаврон увидел красивую девчонку лет тринадцати со светлыми
волосами. Заколотые в два хвоста волосы торчали под немыслимыми углами. На
плече у девчонки был небольшой джинсовый рюкзачок. Из рюкзака, как рукоять
меча, торчала флейта. Эдя заморгал. Только что он был абсолютно уверен, что на
площадке, кроме кота, никого нет. Однако теперь его глаза уверяли в обратном.
– Привет! – сказала девчонка.
– Привет, статья Уголовного кодекса! Чего тебе надо? – проворчал
Хаврон.
Смутно ему припомнилось, что он уже видел эту девчонку
где-то и когда-то. Но где, когда? Более внятной информации на этот счет
сознание Хаврона не выдавало. Девчонка склонила голову в одну, затем в другую
сторону. Эде на миг померещилось, что он шагнул в рентгеновскую кабинку, где
его просветили с ног и до головы. Взвесили и сделали выводы, довольно
иронические.
– Еще раз добрый вечер! Я Дафна, знакомая Мефодия! У меня
для вас приятная новость: я буду у вас жить, – сказала девчонка.
Эдя расхохотался.
– Что-что? Да нет проблем! Можем сдать тебе ванну за сто,
кухню за пятьдесят и подоконник за двадцать баксов в неделю. А твоего
мутировавшего тигренка повесить за хвост на люстру совершенно бесплатно.
Депресняк оскорбленно зашипел. Весь его вид говорил, что еще
один писк – и на люстре окажется сам Эдя Хаврон со своими тупыми шуточками.
Зозо без церемоний оттерла брата в сторону. В ее материнском
сознании, обремененном затянувшимися поисками какого-нибудь, хоть просроченного
принца, зароились самые тревожные, самые маниакальные мысли. В конце концов,
дедушка Мефодия был судим за двоеженство и хроническую неуплату алиментов, а
его отец пропускал только те юбки, которые видел на манекенах в витринах
магазинов.
