Едва в просторном зале прозвучало это имя – Безликий
Кводнон, что-то изменилось. Зазвенело стекло. Со стола дождем посыпались
пергаменты. Потусторонний ветер коснулся лиц, запорошив глаза прахом. Мефодий
ощутил волны опасности и смерти. Они были так осязаемы, что почти стали
материальными. Улита затихла и съежилась. Депресняк перестал истошно мяукать,
раскачиваясь на групповом портрете тузов мрака. Страх, повисший в воздухе, был
так упруг, что Мефодий заблокировал восприятие, стараясь не вбирать его
энергии. Что-то подсказало ему, что таким образом легко лишиться своей
сущности, эйдоса, а в конечном счете, и жизни.
– Проклятие! – сказал Арей, захлопывая распахнувшееся окно,
за которым пузырилась строительная сетка.
– Это потому, что он произнес это имя! Он, Буслаев! –
прохрипела Улита. Она стала белой как мел. Мефодий не видел ее такой, даже
когда Лигул бесновался здесь, угрожая отправить ведьму в Тартар.
– Безли… – снова начал зачем-то Мефодий.
Арей подскочил и, жесткой рукой зажав ему рот, тяжело
задышал сквозь разрубленный нос.
– Молчи! Ни слова больше! Я сожалею, что вообще упомянул о…
о нем…
– Почему? – спросил Меф, едва Арей убрал ладонь.
– Когда-нибудь ты сам разберешься. Пока же запомни: любое
произнесенное слово овеществляется. Нельзя не услышать своего истинного имени,
даже если оно сказано шепотом. При условии, конечно, что ты достиг откровения.
Ты услышишь свое имя везде, даже если его прошепчет упырь, похороненный в
тундре на трехметровой глубине. Услышишь – и воспримешь как вызов или как
просьбу о помощи. Особенно когда его произносит тот, кто наделен силой, которую
не умеет контролировать. Теперь сообразил?
Мефодий неопределенно пошевелил пальцами, что можно было
расценить и как «да», и как «нет». Ему не очень хотелось, чтобы Арей вновь
зажал ему рот своей жесткой ладонью.
– Теперь о делах… Завтра мы, думаю, все же навестим
Вильгельма. Надо понять, что нужно ему и Лигулу. Грех игнорировать столь
любезное приглашение, особенно переданное через такого расторопного посыльного,
как наш Тухломон… Мефодий и Даф, я вас не задерживаю! Вспомните о делах, если
таковые у вас имеются! Если же дел нет – брысь в питомник к Глумовичу
запасаться просроченными сведениями из области физики, биологии и прочих неточных
наук. Улита, а ты останься!.. Здесь нужно навести порядок и разобраться с
пергаментами!
Арей повернулся и вразвалку направился в кабинет. Глядя ему
вслед, Мефодий неосторожно подумал, что трудно поверить, что перед ним лучший
мечник мрака. Сейчас его шеф больше походил на растолстевшего борца или
боксера, которому кресло и хорошая кружка пива давно милее спортивного
прошлого. Подумал и тотчас пожалел об этом, потому что Арей вдруг обернулся, а
в следующий миг Мефодий ощутил, что шею ему щекочет острие кинжала.
– Вывод первый, – услышал Буслаев его голос. – Людям и тем
более нелюдям опасно смотреть в затылок. То, что происходит у нас за спиной, мы
зачастую видим лучше, чем то, что творится у нас перед глазами. Никакого
напряжения, никаких лишних мыслей и тем более роковых пижонских взглядов.
Оставь их трагикам из погорелого театра. Усек, синьор-помидор? Отвечай только
«да» или «нет».
– Д-да, – выговорил Мефодий, ощущая, как колет его шею
острое жало.
– Вывод второй, косвенно вытекающий из первого. Если хочешь что-то
от кого-то спрятать, положи это у него перед носом. И это усек?
– Да.
– И, наконец, вывод третий: не думай плохо о тех, на кого
работаешь. Это не только опасно, но и дискомфортно. Двуличие не поощряется даже
Лигулом, который сам же его и придумал. Ясно?
– У матросов нет вопросов, – сказал Мефодий, следя зрачком
за запястьем Арея.
– Вот и умница, синьор помидор, – одобрил Арей. – Я давно
заметил: лопухоиды соображают гораздо быстрее, когда угрожаешь им клинком или
просто любым тяжелым предметом. Это отлично прочищает самые затуманенные мозги.
– Ничего подобного! Это только унижает человека! – возразила
Даф, вырастая рядом с ними.
– Человека нельзя унизить. Он унижен по природе своей. За
тысячи лет ничего не изменилось. Человечество как было обезьяньим стадом, так
им и осталось, – жестко сказал Арей.
– Человек не происходил от обезьяны. И уж вы-то отлично это
знаете. Я училась в школе, когда в лопухоидном мире стражи мрака запускали эту
утку. Разве не так? – проговорила Дафна.
Арей поморщился, показывая, что дело тут не в банальном
знании.
– Так и быть, согласен, не происходил… Мнится мне, это
обезьяны произошли от лучшей части человечества. Гориллы – от спортсменов,
политики – от бабуинов, а макаки – от интеллектуальной элиты. Нужны
доказательства? Запросто! В мире лопухоидов, синьор помидор, есть только одно
право – право сильного. Слабых духом (их-то в первую очередь) топчут и забивают
ногами – морально, а зачастую и буквально. Кроме права силы, других прав
почему-то не придумали.
– Вы забыли еще одно человеческое право. Право прощать и
творить добро, несмотря ни на что, – упрямо сказала Дафна.
Мефодий смотрел на нее с изумлением. Он и не подозревал в
своем хрупком светлом страже такой внутренней силы. И Арей, пожалуй, тоже.
Потому что он вдруг успокоился, перестал горячиться и примирительно произнес:
– Ну-ну, крошка! Сворачивай светлую агитацию, а то я могу
подумать что-нибудь не то!.. Хотя нет, если угодно, продолжай в том же духе.
Только рано или поздно найдешь у себя в шее вилку, к зубцам которой будет
пришпилена недоеденная сосиска со следами зубов твоего лучшего друга…
Человеколюбие, увы, наказуемо.
В голосе Арея не было и тени юмора. Он спрятал кинжал, легко
оттолкнул Мефодия и ушел. Дверь кабинета закрылась. Улита подошла и, осмотрев
шею Мефодия, пошептала на неглубокий порез.
– Не обижайся на него! На Арея порой находит… Часто на маяке
он молчал целыми неделями, а затем начинал вдруг зло шутить и смеяться сразу
над мраком и светом. В такие минуты лучше всего спокойно промолчать. Потом его
отпускает и он снова прежний… – негромко сказала Улита.
– Почему так? Расскажешь? – попросил Меф.
