МОСКВА. СМЕЛЯКОВ. ПОСОЛЬСТВО ФИНЛЯНДИИ
Смеляков стоял у будки возле ворот посольства.
Учебный процесс окончился, началась стажировка.
Теперь Виктор ощущал себя совсем иначе, было в нём гораздо больше уверенности, больше спокойствия. Это был уже далеко не тот Витя Смеляков, который пришёл в мглистое январское утро на пост и не мог совладать ни с нервным головокружением, ни с чувством беспомощности, ни с ежеминутным ожиданием чего-то ужасного.
Он чувствовал себя вполне на своём месте. Он научился размышлять, не отвлекаясь от наблюдения за улицей, он научился быть расслабленным, находясь в постоянном напряжении, он научился выглядеть беззаботным и равнодушным, будучи настороженным и взволнованным…
«А в армии-то на посту совсем не так всё было. Сейчас уж мне легко всё по полочкам разложить, а поначалу не мог… Там ведь и пространство ограниченное, и любой входящий обязательно документ показывает… Нет, тут совсем по-другому. Тут всех надо держать под наблюдением…Там было легче…»
Ему вспомнилось, как однажды на его посту в Генштабе появился генерал, обычный, нетерпеливый, глядящий сверху вниз. Смеляков не видел его раньше, всех сотрудников, проходивших в здание через тот подъезд, он помнил в лицо. Этот генерал был из чужих. Виктор физически ощущал, как его мозг начинал работать стремительнее при появлении чужого человека. Глаза пробегали по документу и, словно набросив на него невидимую сетку, собирали в считанные секунды сразу всю информацию, вычленяя неточности и несоответствия с эталоном… Подрагивая вторым подбородком, генерал протянул своё удостоверение. Виктор принял его левой рукой, другую держал свободно, чтобы можно было нажать на кнопку и выхватить пистолет из кобуры… Шрифт текста… цвет… тонкая вязь фонового рисунка… шифр… фактура бумаги… печать… чернила… подпись… фотография… Глаза в одно мгновение ощупали всё написанное и вклеенное в удостоверение. И вдруг… Точка! Точка после номера серии! Этой точки не должно было быть там! Фальшивка!.. Он надавил пальцем на кнопку, продолжая смотреть в документ, который в действительности уже не интересовал его. Теперь всё внимание он сосредоточил на самом генерале. Через пятнадцать томительных секунд боковая дверь распахнулась, и оттуда с топотом вырвался вооружённый наряд. «Стоять! Руки вверх! Не двигаться!»
Смеляков улыбнулся, вспомнив тот случай. «Генерал» оказался вовсе не генералом, а прапорщиком, переодетым в генеральскую форму. Он был «спутником». Так называли людей, которых посылали на посты во время проверочных мероприятий. Позже Виктору несколько раз попадались «спутники», но тот первый случай потряс его до глубины души. Для Виктора «генерал» был врагом, которого остановил он — Смеляков! — умело и вовремя. Собственно, не имело никакого значения, был ли враг настоящий или «проверочный». Любой такой случай означал, что солдаты бдительно несли свою службу и умело выполняли поставленную перед ними задачу…
Виктор отошёл от будки. Сегодня в паре с ним дежурил на вторых воротах Геннадий Воронин, его первый наставник.
— Слышишь, Вить, анекдот расскажу, — заговорил Воронин, подходя к Смелякову.
— Валяй.
— Поздний вечер, темно. На скамейке устроились парень с девушкой. Обнимаются, целуются безумно. Вокруг тишина, только их вздохи слышны… И тут она ему говорит: «Милый, сними очки, ты мне делаешь ими больно». Снова тишина, одежда чуток шуршит. И опять девица говорит: «Милый, надень всё-таки очки, а то ты целуешь скамейку».
Виктор негромко засмеялся.
В ту же секунду в поле его зрения попал вышедший из здания посольства высокий мужчина, одетый в тёмно-синий костюм. Он постоял возле двери, раздумывая о чём-то, и неторопливо направился к воротам. Это был Ганс Шторх, западногерманский разведчик, работавший в Москве «под крышей» обувной фирмы. Смеляков хорошо знал его лицо по фотографиям, которые изучал перед заступлением на дежурство. Ориентировка на Шторха поступила неделю назад, однако до сегодняшнего дня он не появлялся в финском посольстве ни разу. Пару часов назад Шторх прошёл в ворота посольства, придя пешком со стороны Метростроевской улицы. Теперь его надо было «выводить», то есть сообщить сотрудникам «Семёрки» о том, что он покидает территорию посольства, чтобы они могли взять его под наблюдение.
Как только Ганс Шторх повернул налево, выйдя из ворот, Смеляков коснулся рукой кнопки сигнализатора, лежавшего у него в нагрудном кармане, и нажал на неё дважды. Встретившись взглядом с Ворониным, он показал глазами на Шторха и кивком головы дал понять, что уже сообщил о нём.
Воронин сделал несколько шагов вперёд и развернулся, возвращаясь к своим воротам с такой скоростью, чтобы оказаться там одновременно с элегантной женщиной, которая прогулочным шагом шла по переулку. Женщина остановилась и что-то спросила у Воронина, сделав серьёзное лицо. Лейтенант ответил, и она пошла обратно.
Смеляков оглянулся, с его стороны не было никаких людей. Он подошёл к Воронину и с нескрываемой гордостью сообщил:
— Я вчера в театр прорвался.
— В какой? — спросил Воронин, глядя вдоль переулка.
— Большой! Представляешь, с контрамаркой повезло! — глаза Смелякова загорелись. — Я на авось к театру пошёл…
— Понравилось? Что смотрел?
— На «Спартака» попал! Это что-то потрясающее!
— Счастливчик. А я не разу не видел, — Воронин проследил глазами за выехавшим из ворот посольства автомобилем, сунул руку в карман и что-то записал. Виктор хорошо знал это движение руки лейтенанта.
— Максимова и Васильев танцевали. Я до этого никогда не смотрел балет, а тут сразу такое зрелище! Махина! Чудо! — Виктор, продолжая говорить, развернулся к своим воротам.
— Максимова красивая? — поинтересовался Воронин. — Говорят, у неё божественная фигура.
— Великолепная! И лицо удивительное. Я далеко сидел, наверху, но видел всё так ясно, так отчётливо! Не думал, что люди могут двигаться так красиво. Она, знаешь, почти плавала по воздуху…
— А что тебя вдруг на балет потянуло?
— Ирина Алексеевна много рассказывала о балете.
— Кто такая Ирина Алексеевна?
— Она этику и эстетику нам читала, — разъяснил Смеляков и едва заметно скосил глаза во двор, где фыркнул двигатель автомобиля. — И она рекомендовала нам прочитать, ну, для общего развития, статью Толстого «Об искусстве».
— Льва Толстого?
— Льва.
— А что он такого там наваял?
— Ужас что! — Смеляков переступил с ноги на ногу. Автомобиль на территории посольства дал задний ход и заехал за угол здания гостиницы. — Толстой написал, что балет, в котором полуобнажённые женщины делают сладострастные движения, это ни что иное как разврат. И что образованному человеку балет не может нравиться.
— Так и написал?
— Да, я был просто потрясён, — Виктор покачал головой и развёл руками. Со стороны Кропоткинской улицы
[28]
на большой скорости подъехала зелёная «тойота» и, резко затормозив, влетела в распахнувшиеся ворота. — Балет для Толстого — зрелище несносное и подходящее только для молодых лакеев. Это почти дословно… — Виктор успел разглядеть сидевшего за рулём человека, это был сотрудник безопасности посольства. Но пассажира справа от него Виктор не узнал, так как тот посмотрел в ту минуту в правое окно. Виктору бросились в глаза его массивные наручные золотые часы. — Не понимаю Льва Николаевича… Кажется, умный человек, классик, имя-то мирового масштаба, а с такой, знаешь, жёлчностью и нетерпимостью говорит… Такими словами может швыряться только крайне ограниченный или абсолютно несведущий человек.
