Витька тяжело вздохнул.
– Хватит притворяться. Я с самого начала подозревал, что он
тебя привлек. Конечно, я уважаю полковника, но он совершенно не способен
работать один. Черт бы этого Тёму побрал! Александр Михайлович из-за него в это
дело полез.
Я перестала соображать, о чем идет речь.
– Про какого Тёму ты говоришь?
– Да про сыночка его!
– Парень преспокойно ремонтирует дом, – сообщила я Виктору.
– Вплотную занялся покраской, побелкой и прочим. Сейчас, правда, временно
притормозил – убыл в командировку.
– Черт бы побрал детку! – взвизгнул Витька.
– Чем он тебе не угодил? – поразилась я.
В трубке повисла тишина, потом Кондратьев устало сказал:
– Можешь приехать ко мне домой? Поговорить надо.
– Вроде поздно, у тебя, наверное, теща спать легла.
– Разве эта гидра раньше двух угомонится? – зло перебил меня
Витька. – Шастает и шастает через нашу комнату – то ей пить, то в туалет охота.
Никакой семейной жизни, Ленка меня отпихивает, боится, мамочка чего увидит, а
та нарочно ходит – змее в кайф людям мешать. И ведь предлагал ей комнатами
поменяться, вежливо просил: «Дорогая Галина Михайловна, давайте мы в вашу
десятиметровку переберемся, а вы в нашей спите». Но нет! Уперлась и давай
ахать: «Никогда детей в теснотищу не поселю! Сама помучаюсь, лучше задохнусь в
чулане, чем причиню вам неудобство!» И опять мимо нашего дивана шмыг-шмыг-шмыг…
Падла! Ты в квартиру не звони, запаркуйся во дворе и мне на мобилу смс сбрось,
тут же спущусь. Сколько тебе времени надо?
– Думаю, полчаса, – пообещала я.
Глава 8
– Хороша игрушечка, – засопел Кондратьев, влезая в мою
малолитражку, – не отказался бы от такой.
– Зачем тебе женский вариант? – пожала я плечами. –
Несолидно.
– Мне с двумя спиногрызами ваще никакой не светит. Вся
зарплата в унитаз идет, – заявил Витька. – Курить можно?
– Пожалуйста, – милостиво разрешила я.
Кондратьев вытащил из кармана пачку. Я покосилась на нее –
однако, дорогие сигареты для парня, жалующегося на постоянное отсутствие
средств. Если в семье считают копейки, мужчина должен сухой навоз в газету
заворачивать.
– Круто тут у тебя, – все восхищался машиной Витька. –
Кондиционер, всякие штучки… А у меня…
– «Бентли» шикарнее, – перебила я нытика, – «Роллс-Ройс» еще
дороже, а в машине султана Брунея покрышки натянуты на золотые диски, украшенные
брюликами. Нет предела совершенству. Гиблое дело гнаться за роскошью.
– Мы, нищие людишки, ездим на метро и…
– Ты звал меня, чтобы спеть песню о своем бедственном
положении? – не выдержала я. – Вроде ты не инвалид, руки-ноги на месте. Мало
получаешь? Ищи другую работу. Слава богу, в Москве живешь, каждой фирме
охранники требуются.
Витька скорчился так, словно глотнул неразведенный лимонный
сок.
– Очень уж ты резкая. Скажешь, как плюнешь. Вот полковник и
полез в стремное дело. Имей он дома уважение и ласку от жены, то…
– Мы с ним друзья!
– А то никто правды не знает, – заржал Витька. – Помнишь,
Дегтяреву медаль вручали, и вы все приперлись? Семейка Адамс! Хорошо хоть собак
дома оставили!
– Было дело, – пожала я плечами. – А что? У Александра
Михайловича случился редкий праздник, мы захотели в нем поучаствовать.
– Даже генерал заметил, говорил потом: «Сынок-то у
полковника, который Аркадий, просто копия папаши».
Я поперхнулась. Ну конечно, Кеша и Дегтярев просто клоны.
Аркадий высокий, худой, темноволосый и с карими глазами, практически никогда не
выходит из себя, а если вам удастся разозлить адвоката, то он, и без того
бледный, становится просто синим и начинает шипеть, как разбуженная в недобрый
час кобра. Александр Михайлович, если честно, похож на хомяка-переростка. В
юности полковник, кажется, имел русый цвет кудрей, точнее не скажу, потому что
уже давно макушку Дегтярева украшает лысина, по бокам которой свисает нечто,
напоминающее бахрому от пледа, пожеванную собаками. Глаза у приятеля голубые, а
в гневе они сереют, и сам полковник делается похожим на перезрелый помидор. К
тому же он всегда орет дурниной. Кеша ест мало, в основном налегает на салаты;
полковник, коли его не отогнать от холодильника, слопает все с полок. Первый
пьет виски, второй только пиво. Один обожает носиться по городу и легко
нарушает правила дорожного движения, другой плюхает со скоростью сорок
километров в час, вися на руле. Ну согласитесь, трудно найти более похожих
людей, стопроцентно они – отец и сын.
– Не повторяй глупые сплетни, – не удержалась я от
замечания, – а живенько объясни, по какой причине меня сюда вызвал. Вечер на
дворе, я хочу домой.
Витька почесал переносицу и завел обстоятельный рассказ.
Некоторое время назад у Александра Михайловича вдруг
капитально испортилось настроение, он стал хмурым и, что особенно насторожило
Кондратьева, перестал орать на подчиненных. Отдел давно привык к головомойкам
от полковника и воспринимает их как отеческую заботу. Александр Михайлович
человек незлопамятный, отчитав кого-нибудь, он моментально забывает об
инциденте, и можно спокойно работать дальше. Регулярно устраивая своим людям
встряску, полковник всегда защищает их перед начальством. Один раз кто-то из вышестоящих
решил погонять подчиненных Дегтярева, и тогда Александр Михайлович произнес
гениальную фразу, которая навсегда вошла в местный фольклор. Глянув на
разошедшегося начальника, он (тогда еще майор) твердо заявил:
– Этих людей бью только я. Если хотите, можете орать на
меня, но остальных не трогайте.
Дегтярев не берет взяток, не подставляет своих, пытается
выбить им квартиры (один раз ему это удалось), сквозь пальцы смотрит на
небольшие нарушения дисциплины и, если человек хорошо работает, прощает ему
все. Теперь понятно, почему подчиненные спокойно относятся к перепадам его
настроения? У них фаза, когда начальство, краснея от гнева, принимается стучать
кулаком по столу, называется «дерьмо попало в вентилятор». Главное, прижать
уши, опустить хвост и исправно дрожать, демонстрируя полнейший ужас.
А тут вдруг Александр Михайлович стал тихим, очень вежливым,
каким-то потухшим.
Через неделю народ забил тревогу, Витьке поручили
разобраться в ситуации. Кондратьев потащил полковника в сауну, там мужики попарились,
хряпнули пивка, закусили сушеной рыбкой, и Дегтярев начал жаловаться.
