Первого сентября Настя пошла в первый класс, из-за болезни
девочка отправилась в школу позже и оказалась старше всех. Наука давалась ей
легко, Настенька схватывала материал на лету и получала сплошные пятерки,
несмотря на то что практически не тратила время на домашние уроки.
Глава 3
Потом Зое Андреевне повезло. После смерти мужа ее взяли
прислугой к местному царю. Честная, аккуратная, старательная, всегда с улыбкой
на лице, да еще великолепная повариха, Зоя очень скоро стала в семье мэра
родным человеком. И сам Григорий Николаевич, и его жена Ольга дорожили
домработницей, а Зоя не могла забыть отданные ими для Насти лекарства и служила
им как верная собака. Когда Григорию Николаевичу предложили пойти на повышение
и переехать в областной центр, он взял с собой и домработницу. Зое снова
пришлось перебираться из города в город, но в отличие от покойного Ивана Петровича,
скатывавшегося все ниже и ниже, Григорий Николаевич поднимался по служебной
лестнице и в конце концов оказался в Москве. Став депутатом, оборотистый
мужчина сумел выбить для верной помощницы квартиру, и жизнь Зои Андреевны
превратилась в сплошное счастье. О таком она даже не мечтала: переезд в
столицу, собственная жилплощадь, дочь – студентка столичного вуза и небольшой
запас денег в банке. Настенька тоже была рада, она влилась в студенческую
семью, в которой было много провинциалов. Никто не смеялся над Настей, в группе
училась всего одна москвичка, Света Лазарева, приятная, хорошо воспитанная, но
глуповатая девушка.
– Меня папа сюда с трудом пристроил, – честно призналась она
Насте, – сказал: «Институт непрестижный, конкурс плевый, учись, доча! Получишь
диплом, найду тебе работу. Главное, не сойди с дистанции». Но боюсь, не сдать
мне сессию.
– Не волнуйся, – успокоила ее Настя, – я тебе помогу.
Вскоре девушки подружились, Настю принимали дома у Светы,
как родную. Ясное дело, когда Лазаревы приобрели более просторную квартиру,
Настя оказалась в числе тех, кого позвали на новоселье.
Держа в руках листочек с адресом, Настя вышла на нужной
станции метро, свернула направо, налево, вошла в просторный двор и вдруг
ощутила беспокойство. Что-то было не так! Она же никогда ранее не бывала тут и
тем не менее великолепно знала, что из холла крайнего подъезда вверх ведут три
ступеньки, одна со щербинкой, а перила покрывает диковинный орнамент из
виноградных листьев. Настя будто ощутила под пальцами резьбу и вздрогнула, из
одной «лозы» торчал гвоздик. Хорошо знакомым казался и широкий квадратный двор,
вот только раньше здесь не было кованых лавочек, садик украшали простые
деревянные скамейки. Подавленная накатившими воспоминаниями, девушка в
растерянности стояла у входа в дом, а потом, несмотря на то что ей следовало
пересечь двор и идти дальше, вошла в подъезд.
В холле не было консьержки, очевидно, она отлучилась. Настя
решила подняться по лестнице, пошла наверх и столкнулась с девочкой, которая
несла на прогулку собачку.
– Осторожней, девушка, – предупредила та, – не держись за
перила, из них гвоздь торчит! Мама руку поранила, папа хотел его забить, но
консьержка не позволила. Такой вопль подняла! «Только въехали, а уже свои
порядки устанавливаете. Да этот гвоздь здесь с основания дома! Не смейте по
резным перилам молотком дубасить! Ща старшего по подъезду кликну». Во дура!
Говорила же мама папке: «Давай купим собственный дом, еще неизвестно, какие
соседи попадутся». Но отец уперся, хотел в историческом центре жить! И чего?
Мать-то права! Вокруг одни психи! Гвоздь убрать не разрешают, он им, видите ли,
дорог как память!
Девочка продолжала возмущаться, у Насти начала кружиться
голова. Она побежала вниз, вышла на воздух, сделала пару вдохов, и тут из
подъезда вышла девочка лет восьми-девяти с мусорным ведром в руке. Несмотря на
холодный, вьюжный день, она была в легком спортивном костюме, ноги ее были
обуты в пластиковые сланцы.
– Катя! – донесся сверху крик. – Немедленно вернись и надень
пальто! Катерина!!!
Девочка фыркнула и понеслась в дальний угол двора, где
стояли железные баки. Внезапно Настя как будто ощутила лед под ногами, за
шиворот посыпался снег, в правой ладони была зажата холодная никелированная
ручка, а по бедру било ведро. Все, больше Настя ничего не помнила.
Очнулась она у себя дома, снова, как десять лет назад, у ее
постели сидела Зоя Андреевна.
– Доченька, – всхлипнула она, – ты как?
– Что со мной? – тихо спросила Настя.
– Ерунда, – вытирая слезы, ответила мать, – просто ты
переутомилась, вот и упала в обморок. Светочка тебя в гости ждала, ждала, потом
сообразила: что-то случилось, побежала к метро, а ты в проходном дворе лежишь.
Слава богу, ничего не сломала!
– Мама, – резко спросила Настя, – кто я?
– О боже! – ужаснулась Зоя Андреевна. – Только не это!
Неужели у тебя опять началась амнезия?
– Нет, – быстро ответила Настя, – наоборот, я все вспомнила.
– Что? – посерела Килькина.
– Свое детство, – задумчиво протянула Настя, – отца, мачеху,
бабушку, кота Бублика. Я в тот день не послушалась Таню, вышла во двор почти
голышом, подняла ведро и… конец. Очнулась в палате, ты рядом, на табуретке.
Скажи, ведь моя фамилия Медведева? И я не твоя родная дочь? Так?
Зою Андреевну заколотило в ознобе.
– Ну и чушь ты несешь, – прошептала она.
– Врешь! – резко сказала Настя. – И мне больше лет! Я потеряла
сознание у помойки на следующее утро после празднования моего десятилетия, мне
не восемнадцать, а все двадцать. Вот почему я так отлично успевала в школе,
просто уже один раз учила материал! Прошла программу первых классов во второй
раз! Ну, мне пора!
– Куда ты? – одними губами спросила Зоя Андреевна.
– К отцу! – лихорадочно засуетилась Настя, вскакивая с
кровати. – Представляю, как он волнуется. Да и бабушка Елена Сергеевна с ума
сходит! Интересно, Бублик еще жив?
– Кто? – прошептала Килькина.
– Мой любимый кот, – ответила Настя, – ты вот не разрешала
мне заводить животных, говорила про свою аллергию, а Таня, хоть и мачеха,
купила Бублика. Я ее не любила из-за мамы.
– Кого? – лепетала Зоя Андреевна.
Настя бросилась к гардеробу, натягивая на ходу джинсы, она
сказала:
– Моя мама умерла, Таня вышла замуж за папу, но я
категорически не желала дружить с мачехой, все ее действия в штыки принимала,
считала ее притворщицей. А вот сейчас сообразила: она меня любила, воспитывала!
И в тот день я не надела шубку и сапоги из чистой вредности.
