Был ли Бандерас лишь маклером, или даже менеджером среднего звена на черном рынке ментовских услуг, он явно считал конспирацию излишней. Очевидно, решив, что прятаться глупо, когда в деле только свои, проверенные и повязанные. С таким компроматом, что накопил Бандерас, даже тюрьмы можно не бояться. Не довезут до тюрьмы. Свои же и придушат по дороге.
В стиральной машине пропел мелодичный сигнал, и сразу же замер мерно урчавший барабан.
Алексей допил кофе, кофе был отменный — «Черная карта» бразильского помола, откусил бутерброд с красной рыбой и пошел в ванную. Достал из машинки теплую, чуть влажную одежду. Немецкое чудо техники смыло все следы с джинсов, носков и рубашки. Второй раз за сутки.
Повесив одежду на сушилку, Алексей вернулся в комнату.
Взгляд сразу же уткнулся в трофеи, разложенные на журнальном столике. За истекший час он уже свыкся с мыслью, что они реальны, осязаемы и вполне функциональны. И, безусловно, принадлежат ему. Теперь уже казалось немного странным, что так долго обходился без них. Оружие, деньги и информация — три кита, на которых стоит сумасшедший мир. Сатанинская троица, триада власти.
По странному совпадению каждая из трех частей триады состояла из трех элементов. Оружие: стильный импортный «вальтер-ПК», т-образный уродец «стечкин» и кондовый и бесхитростный, как советский танк времен Второй мировой, тяжелый «ТТ». Деньги: три вида валюты — вездесущий, как тараканы, доллары, закомплексованные на державности рубли и новоявленные евро. Всего сто двадцать тысяч в пересчете на доллары. Информация: ноутбук и пара навороченных мобильных марки «Самсунг» со всеми цифровыми примочками.
К деньгам Алексей относился без спазматической икоты, к оружию без фанатизма, к компьютеру без предубеждения, но с опаской. Если задуматься, то все оттого, что до сего дня ни своих денег, не зарплаты — а д е н е г, ни оружия, ни информации у него не было. Если, что и было, так все — служебное. Не свое, не для себя.
Трофеи оказались первым признаком начала новой жизни. Принадлежащей только ему одному. Пусть и ненадолго. Но зато — полностью.
Алексей отхлебнул апельсиновый сок прямо из пакета. Достал из пачки «Кэмела» сигарету, прикурил. Поправил полотенце, обернутое вокруг бедер, и вышел на балкон.
В слепящей патоке тонули рафинадные кубики домов, между ними муравьями сновали люди, легионы стальных букашек-машин ползли по липким тропинкам дорог. Мушка-самолетик искоркой таял в мутно-белом небе.
Залитый солнечной карамелью город покорно лежал у его ног.
Колдовская страна! Ты на дне котловины
Задыхаешься, льется огонь с высоты,
Над тобою разносится крик ястребиный,
Но в сиянье заметишь ли ястреба ты?
[17]
«Мама, мамочка, о чем ты думала, когда подсовывала сыну книжки сверх школьной программы? На что рассчитывала, на что надеялась? Ведала ли ты в своем педагогическом раже, что единственный твой сын, надежда и вера, встанет по пояс голый на балконе, прочтет наизусть из твоего любимого Гумилева и окинет твой родной город, где тебе пришлось столько унижаться и страдать, ястребиным, холодным взглядом. И не будет в его глазах ни умиления, ни сострадания, ни прощения».
Он решил, что сейчас совершит два совершенно непредсказуемых поступка. Непредсказуемых для тех, кто плавится там, внизу. И парит свои мозги и задницы в кабинетах со щитом и мечом на стенке.
Первое, он сотрет к чертям все файлы с компроматом. Второе — ляжет спать. Положив под подушку «вальтер».
— С днем рождения, Ронин!
Окурок смертельным кульбитом устремился вниз.
Глава четырнадцатая. Firewall
Только во сне чувствуешь такую свободу. Во сне все настоящее и все только в настоящем, нет ни прошлого, ни будущего, есть только здесь и сейчас. Главное, ничему не удивляться, ничего не пугаться, не пытаться ничего избежать. И пусть все идет своим сумасшедшим чередом. Все равно ничего не изменить. Не ты выбираешь кошмар, кошмар выбрал тебя. Смотри и умирай.
Ронин смотрит на часы. Двадцать два тридцать две. И сорок одна секунда.
Он ждет одиннадцать секунд и толкает стальную дверь.
В глаза бьет психоделический фейерверк красок. Коридор слеплен из размывов и разводов цветных, живых, сочных, растекающихся пятен. Змеящиеся полосы, усмехающиеся кубы, беременные пирамиды, танцующие цветы и плачущие черепа. Заклинания и проклятия на всех мертвых и еще не придуманных языках. Виселицы хищного готического шрифта слагаются в девиз войны эпохи милленимума: «Digital'em all!»
Дрожащий свет люминисцентных ламп, закрытых изрешеченными пулями трубами.
— Digital'em all. Оцифруй всех! — шепчет Ронин.
Он улыбается резиновой улыбкой. Он в нужном месте и в самое подходящее время.
По ковру из акрилово-оранжевых змей идти не опасно, но очень неудобно. Кажется, что змеи расползаются и ботинок неглубоко проваливается в изумрудную ряску.
Тупик из бронзовых корней, заляпанных розовыми лепестками и костным мозгом.
Он протягивает руку. Она повисает в пустоте. То, что издалека казалось стеной тупика, вблизи обернулось лестницей, круто уходящей вверх.
Ронин нащупывает ногой первую ступеньку. Левая рука нашаривает поручень. Правая оглаживает ребристую рукоять пистолета, торчащую из-за ремня.
Сверху сыпятся осколки нервной, техно-эпилептичной музыки.
Девять ступеней наверх — и он тонет в темноте.
Глаза медленно привыкают к сумраку. Проступают мигающие прямоугольники мониторов. Бледно-сиреневые овалы лиц. Стальные фермы под потолком. Пунктир из фосфорных стрелок на полу.
Ронин идет по ним. Несколько лиц поворачиваются ему вслед.
Арка, забранная ржавой решеткой. За ней сиреневое пульсирующее облако. Тугие волны нервной, обморочной музыки. Пахнет потом и духами. Слышны возбужденные голоса.
Толчок. Скрипят петли.
Выстрел света справа. Стробоскоп печатает очередь вспышек в сетчатку глаз. Силуэты тел, бьющихся в трансе, тонут в облаке пылающего тумана.
Ронин отворачивается. Правая кисть, сведенная судорогой, расслабляется. Пистолет остается на своем месте.
Он шагает дальше, прочь от зала с пляшущими тенями.
Темные ниши. Вспышки улыбок. Тихий шепот. Овалы лиц, освещенные свечными огарками. Орхидеи ладоней греются над ними. Стаканы с разноцветными полосками жидкости в кольцах бледных пальцев.
Цок-цок-кракс — трутся друг об друга льдинки.
Ронин чувствует на себе взгляды, вылетающие из ниш. Недоуменные, равнодушные, насмешливые, прощупывающие.
Пунктир стрелок ведет к обломкам космического челнока, косо застрявшего в большой нише.
