Он приготовился встать.
— Погоди, Леха, — остановил его Волков.
— Ну что еще? — Алексей опустился на стул. — Только ты не мытарь, с меня Лаванды хватило. Ничего о Костиных делах не знаю! Ну не посвящал он меня в свои планы, что тут такого? Как саперы живем, по минам ходим, а на говне подрываемся. Никто никому не верит, все друг за другом пасут и закладывают через раз.
Волков вскинул ладонь, успокаивая.
— Мне-то ты веришь?
Алексей усмехнулся.
— На глупый вопрос даю умный ответ: частично.
Волков бросил на него быстрый взгляд и отвел глаза.
— Леха, насчет тебя разговор. — Он потыкал каблуком по боковине стола. Стол отозвался гулким звуком. — Пенькову насчет тебя уже звонили. Пня ты знаешь. Разорался, как баба в бане во время артналета. Вобщем, зассал он, Леха. Я пытался отговорить, но бесполезно. Предлагал в отпуск тебя отослать, пока… Ну, с диагнозом пока все не прояснится. Хрен там два! Пень он и есть — пень. — Рука Владимира нырнула за отворот куртки. — Приказ на тебя. Отстранение от работы и направление на комиссию.
— Ну, Пень! — покачал головой Алексей. — Оказывается, когда надо — шустрый, как электровеник.
— Не то слово. — Волков протянул сложенный вдвое листок. — Ознакомься и подпиши.
Алексей вытащил из стаканчика ручку, резким движением поставил подпись. Расстегнул барсетку, достал больничный, вместе с приказом вернул Волкову.
— Пню от меня. На память, — произнес он, давя ком в горле.
Сергей, пробежав глазами больничный, вернул Алексею, остальные бумаги сунул во внутренний карман куртки.
— Когда дела сдавать, Вован? — спросил Алексей.
— Я уже все по мужикам растолкал. За Нечепорюк отдельно спасибо. — Он подмигнул, но глаза при этом остались болючими.
— Кушайте, хлопчики, горилку на здоровье, цэ вещь полэзна, — подражая хохляцкому голоску потерпевшей, ответил Алексей.
— Кстати, как насчет этого дела? — Волков изобразил мизинцем и большим пальцем поллитровку. — Чисто почучуй.
— Надо бы, да врачи не велят, — вздохнул Алексей. — Сказали — только здоровый секс и долгий сон.
— Я тоже так хочу! — улыбнулся Владимир.
— Подставляй голову, обеспечу.
Улыбка сошла с лица Волкова. Он ждал. И Алексей знал чего. Просто не мог решиться. Никогда не предполагал, что это произойдет именно так.
— Ладно, резать так резать, как говорят кастраты папской капеллы. — Он сунул руку в карман рубашки. Со шлепком выложил на стол удостоверение. — Держи.
— Леха… — начал Волков.
— Я не маленький, не заплачу. Ну, что, на свободу с чистой совестью? — Алексей встал. — Ты только скажи честно, Вован. С приказом специально сюда примчался?
Волков болезненно поморщился.
— Мудак ты! — выдавил он. — Теперь верю, что башкой трахнулся. Пень мне хвост накрутил, чтобы приказ до тебя сегодня же довели. По-любому. Я его в карман сунул, думал дома тебя отловить. За стаканом оно легче переносится. А тут сюда выдернули. План оперативных мероприятий по Косте высиживают уже битых три часа. Случайно это, Леха, случайно.
— Извини.
Алексей перегнулся через стол, вытащил из дисковода свой диск, положил в коробочку и спрятал в барсетку.
— Ладно, чужого не взял, своего не забыл. Прощай. — Он протянул руку.
Владимир спрыгнул со стола.
Они пожали руки и заглянули друг другу в глаза.
— Не поминай лихом, Вован. — Алексей наклонился к уху товарища. — Только для тебя информашка. Врач сказал, на службе надо ставить крест. В лучшем случае светит статья «шесть-б». Типа сотрясения мозгов. И то если правильно себя вести буду.
Он отстранился. Перешагнул через стул.
— Погоди, Леха.
Волков зашарил в кармане.
— Тут такие дела… — Он замялся. — Я в финчасть заходил. Там насчет зарплаты — болт в солидоле. Только не отказывайся. Потом отдашь.
Он быстро достал и сунул в нагрудный карман Алексею бумажную трубочку долларовой окраски.
Алексей машинально потянулся к карману. Волков накрыл его ладонь своею.
— Бери и не выеживайся!
Алексей посмотрел ему в лицо. Уронил руку.
Он знал, по слухам и агентурным данным знал, откуда у Волкова иногда появлялись зеленые бумажки. Но здесь, он рассудил, не важно, где взял, а важно, как распорядился.
— Спасибо, брат, — тихо прошептал он. — Встану на ноги, отдам.
Развернулся и стараясь держать спину, пошел к дверям.
Он закусил губу, чтобы то, что сейчас плескалось внутри, не выплеснулось наружу раньше, чем он окажется на улице.
Подальше от этого проклятого дома.
Глава восьмая. Charge the battеries
Жизнь, суетная, исступленная, несмотря ни на что, продолжалась. В окнах горел свет и мелькали человеческие силуэты, гротескно жестикулирующие и аляповато заляпанные светом.
Сразу из нескольких окон в вечер долбилась музыка. Не та, из алабамской ночи, а примитивно-слезливая и тупо-веселая, московский римейк всего на свете. Музыка портвейна и пива, а не жидкого ромового огня. Из первого подъезда заходилась попсовым плачем звездуля, потерявшая мужа-коротышку и не нашедшая пока ничего приличнее. В окне шестого этажа пьяно-эстетично дебоширил «Ленинград», в дальнем конце из черного квадрата окна скупой пацанской слезой капал на мозги лесоповальный шансон.
За домами устало гудело шоссе. Машины, перекликаясь клаксонами, везли седоков в ночь.
Этот двор, укрытый дырявым шатром листвы, был плохим убежищем для одинокого человека. Но лучшего Алексей не стал искать. Не было ни сил, ни желания. Уж он-то, истоптавший сотни километров по московским дворам, знал, что усилия не окупятся. Все худо-бедно приличное давно огорожено заборами с видеокамерами. А то загаженное, запустелое и трущобное, что осталось в коллективном пользовании, надо принимать, как судьбу, родителей и родину, не кривя рожу.
Вот он и вошел в первый же темный двор, куда привели ноги, и сел на первую же скамейку, у которой они отказались волочиться дальше. Осмотревшись, понял, что совершил ошибку. По привычке сел, как нормальный, задом на сиденье, ногами на земле. А, судя по зашарканным и заплеванным доскам, сидеть полагалось ногами на сиденье, задницей — на верхней жердочке спинки.
— Гиббоны, блин! — проворчал Алексей.
Сковырнул пробку зажигалкой, теплая пивная пена облепила пальцы. Закинул голову и влил в себя первый глоток. Оторвался перевести дух.
И тут же в голове закружила радужная карусель. Подхватила, запеленала яркими лентами, вздернула вверх, в самое небо…
