– Наш контингент специфический, больные люди не отвечают за
свои поступки. В палатах, как говорится, всякой твари по паре. Я медик и
обязана лечить человека, но не просто бездумно давать таблетки, а попытаться понять,
что послужило причиной беды. И еще мне предписывается относиться ровно ко всем,
врач не может иметь любимчиков. Но в действительности получается иначе. Вот в
девятой палате содержится Федорова Нина. Она убила четверых своих детей, мал
мала меньше. Попросту придушила подушкой. По какой причине? Лишь из благих
побуждений. Нина объясняет свое поведение проще некуда – она поняла: человек не
всегда остается молодым, тело стареет и умирает. Федоровой от этой мысли стало
плохо, и баба решила удавить малышей, чтобы те не узнали старости. «Вот я
помру, – рыдала Нина в кабинете у следователя, – и че с ребятками будет? Станут
дряхлыми – кому нужны? Пойдут побираться с протянутой рукой. Лучше я их сама
похороню, честь по чести, красиво, с блинами на поминках».
– Она сумасшедшая! – вырвалось у меня. Елена Николаевна
потыкала окурком в пепельницу.
– Ясное дело, Федорову нельзя назвать адекватной. Только мне
трудно с ней общаться. Еще хуже обстоит дело с Тамарой Потемкиной. У той
имелась сестра, Наташа. У девушек умерла мать, на похороны собралась вся семья,
и Тамара впервые увидела парня, сына одной из своих дальних родственниц, он
приехал специально из другого города, чтобы поучаствовать в скорбной церемонии.
Тамара моментально влюбилась в юношу, а через месяц она убила Наташу. Как
думаете, почему? Сразу сообщу: преступление связано с ее стихийно возникшим
чувством.
– Девушка приревновала сестру?
– Ваш ответ – это слова нормального человека, – спокойно
продолжала Пацюк, – рассуждения Тамары иные. Наташу она отравила, чтобы в семье
снова случились похороны, тогда девушка вновь увидит свою любовь, парень
непременно приедет для участия в погребальной церемонии.
– Ужасно, – поежилась я. Пацюк снова вытащила курево.
– У нас в каждой палате по ужасу сидит, кто тихий, кто
буйный. Попадаются и симулянты, порой очень талантливые.
– Вернемся к Корольковой, – решительно заявила я. – Дайте
взглянуть на историю ее болезни.
Елена Николаевна зябко передернула плечами.
– Сразу не могу, надо заказать из архива, ждать неделю, да и
ничего особо интересного там нет. Лариса отравила мужа. Ситуация проста, словно
таблетка аспирина. Обеспеченный, зрелый мужчина, вдовец, встречает совсем
молоденькую девушку и теряет голову. Ларисе страстно хотелось вырваться из
нищеты… Она почти ничего не говорила мне о своем детстве, только что
воспитывалась в бедной семье, особых подробностей о Корольковой я не знаю. Она
весьма неохотно вспоминала прошлое – похоже, ни в школьном возрасте, ни в
юности с ней ничего хорошего не происходило. И тут Сергей. Ну и наплевать, что
у мужчины младшая дочь – ровесница Ларисы. Корольков оказался заботлив,
внимателен и, на взгляд молоденькой жены, очень щедр. Девушка впервые
почувствовала себя счастливой.
– Зачем же она убила супруга? Елена Николаевна нахмурилась:
– Королькова вину отрицала, уверяла, что и в мыслях не
держала убийство, яд не подливала. Кстати, где она раздобыла отраву, так и не
узнали. Лариса упорно твердила: «Я Сергея жизни не лишала». Но ее вина была
доказана следствием, а на судью очень нехорошее впечатление произвело поведение
обвиняемой. Лариса не признала ничего, путалась в показаниях, а потом вообще
сказала: «Делайте что хотите» – и замолчала, даже последнее слово не
произнесла. Понятно, почему ей вломили по полной. Оказавшись в бараке,
Королькова не примкнула ни к одной группировке. В тюрьме и колонии трудно
выжить одиночке – заключенные, как правило, сбиваются в «семьи»: в стае легче
прокормиться, передачи делятся на всех, и тот, кто не получает «грев», не
обделен ни чаем, ни печеньем, ни маслом. А еще, будучи членом сообщества,
всегда можно рассчитывать на защиту. Только Лариса существовала сама по себе,
действовала, словно автомат:
построение-столовая-работа-столовая-построение-отбой. Она не ходила смотреть
телевизор, не читала книг, не участвовала в художественной самодеятельности.
Зэчки сначала пытались привязываться к странной товарке, один раз ее решили
побить, но тихая Лара неожиданно легко справилась с бабами, а потом равнодушно
сказала: «Вы ко мне не лезьте, я в институте занималась самбо – могу и шею
сломать». Это были чуть ли не единственные слова, которые Королькова произнесла
в бараке. На зоне уважают физическую силу и психическую стойкость. Вечером
Настя Панкина, королева барака, вдруг вежливо сказала: «Лариса Анатольевна,
идите к нам чайку попить, с конфетами». – «Спасибо, – не менее приветливо
ответила Королькова, – не хочется». Больше Ларису к столу не приглашали, но и
не трогали, признали ее право на автономное существование. А примерно через год
после осуждения женщина попыталась покончить с собой. Все та же Настя пошла
ночью в туалет и обнаружила там Королькову, перерезавшую себе вены. Панкина
подняла шум, Ларису отвезли в больницу. Потом она оказалась в нашей клинике.
Елена Николаевна на минуту замолчала, а затем закончила
рассказ:
– Она мучилась совестью, хотела наказать себя за убийство
Сергея и попытку уничтожить одну из его дочерей. На суде-то отпиралась –
наверное, по наивности полагала: если не признается, ее и оправдают. Но вышло
иначе. Ну а на зоне она слегка остыла и сообразила: все, теперь следует нести
наказание. Вот и навалилась тоска, да и совесть терзать начала.
– Полагаете, женщина, хладнокровно травившая супруга в
течение долгого времени, может испытывать душевный дискомфорт? – с легким
сомнением осведомилась я.
Елена Николаевна кивнула:
— Вне всяких сомнений, она терзалась. А мы не поняли
Королькову, недоглядели, упустили ее.
– Следовательно, Лариса погибла, – разочарованно протянула
я.
– Стопроцентно, – заверила Елена Николаевна.
– Ну что ж, – мрачно сказала я, – тогда прощайте.
– Спасибо за телевизор, – закивала Пацюк.
– Мне было приятно помочь обездоленным людям, – ответила я и
пошла во двор к своему автомобилю.
Но не успела открыть машину, как на крыльцо выскочила
женщина, одетая в темно-синий сатиновый халат, и заорала:
– Эй, москвичка, погодьте! Не хотите пообедать? Елена
Николаевна велела вас накормить.
– Спасибо, но мне пора домой.
– Не уезжайте! Может, не побрезгуете? У нас хорошо готовят:
просто, но вкусно, – зачастила бабенка, подбежав ко мне.
– Огромное спасибо, но совсем не проголодалась, – стала я
отбиваться от слишком активного гостеприимства.
