Вот тут ректор ошибся – никто не желал уносить домой
пресловутые сборники статей и речей. Более того, некие личности начали,
наоборот, притаскивать из квартир книги и тайком, словно незаконнорожденных
младенцев, подбрасывать в ящики. Напомню, что на дворе стояли советские
времена, мощь КПСС казалась незыблемой, вокруг роились стукачи. Если вам
хотелось купить книгу, допустим, Валентина Распутина и вы по невероятной удаче
случайно увидели ее на прилавке, то просто приобрести произведение любимого
писателя не получалось. В нагрузку к вожделенному Распутину приходилось брать
еще и «Сборник выступлений партхозактива Брянской области» или «Письма
трудящихся Л.И. Брежневу. Издание сто сорок восьмое». Ясное дело, что никто
никогда эту макулатуру не читал, но и выбросить ее было опасно. Куда швырнуть
идиотскую книжонку? В урну на улице она не влезет: подобные тома в СССР имели шикарный
кожаный переплет, кирпичную тяжесть и соответственный объем. Оставить в метро
или на автобусной остановке? Нереально. Прохожие мигом побегут следом за
растяпой с воплями:
– Товарищ, книжечку забыли!
Вынести вечером на помойку у родного дома? А потом тебя
вызовут в партком, ткнут пальцем в злополучный том и поинтересуются:
– Васильева, почему принадлежащая вам литература оказалась в
помойке? Вы не согласны с линией партии?
Вот и гадай потом, кто из соседей проявил бдительность:
вроде вышла ночью, во всех окнах чернела темнота.
Не желая забивать городские квартиры, мои знакомые вывозили
стопки ненужных изданий на дачи, кто-то пытался жечь их в печках, но отличного
качества мелованная бумага начинала очень противно вонять. Понимаете теперь,
отчего народ обрадовался, увидав возле нашей кафедры «склад», и по каким
причинам гора литературы не уменьшалась, а росла?
В разгар зимней сессии ко мне пришел третьекурсник Костя
Егоров, двоечник, прогульщик и бездельник.
– Дарь Иванна, – заныл он, – зачетик поставите?
От подобной наглости я даже растерялась. Но потом, навесив
на лицо самое серьезное выражение, ответила:
– Егоров, вы не были ни на одном занятии, о каком зачете
может идти речь?
– Ну Дарь Иванна, – стонал нахал, – че вам, жалко? Охота со
мной возиться?
Я попыталась сохранить остатки преподавательской
принципиальности и ничего не ответила. На самом деле Егоров был прав, никакого
смысла в его приходе на зачет нет, точно получит «неуд», опять вернется ко мне
и снова не сумеет ответить на вопросы. В результате накажу сама себя, придется
таскаться в институт ради одного балбеса Костика. Ладно, сейчас возьму у идиота
зачетку и забуду про Егорова навсегда. Нет во мне педагогической занудности, всегда
считала, что силой ничему научить нельзя.
– Дарь Иванна, – плаксиво тянул не подозревающий ничего о
моих мыслях оболтус, – ну Дарь Иванна, миленькая…
Я глубоко вздохнула и собралась сказать: «Давай сюда
зачетку». Но Костик, очевидно, принял мой вздох за отказ, потому что заломил
руки и с утроенным рвением воскликнул:
– Да я… Вот что хотите, все сделаю!
– Так уж и все? – прищурилась я.
– Абсолютно, – закивал Егоров, который в тот момент ради
зачета согласился бы отгрызть зубами все ручки с дверей факультета.
– Тогда убери книги от кафедры! – приказала я.
– Куда?
– Не знаю. Они должны исчезнуть, но выкидывать в мусор их
нельзя!
– Сделаю! – кивнул Костик и положил на стол зачетку: – Вот
туточки распишитесь.
– Э, нет, – захлопнула я синюю книжечку, – сначала деньги,
потом стулья. Справишься с заданием – приходи.
– Их завтра уже не будет, – бойко пообещал оболтус.
– Вот и хорошо, – согласилась я. – Приду около семи на
семинар к вечерникам, и, если коридор окажется чистым, получишь свой зачет.
На следующий день я, начисто забыв о договоре, приехала
вечером в институт и поразилась: ящики, набитые печатным хламом, пропали. Не
успела я войти на кафедру, как в комнате материализовался Костик.
– Задание выполнено, – отрапортовал он, – ставьте зачет.
– Надеюсь, ты не выкинул тома на улицу? Иначе у нас могут
случиться неприятности, – вздохнула я, расписываясь в нужной графе.
– Не, их люди унесли к себе домой.
– Кто? – изумилась я.
– А все! Хватали, давились.
– Ты врешь! – забыв про статус педагога, воскликнула я.
– Зуб даю, – закивал Костик.
— Как ты сумел убедить народ разобрать… э… гм… ну, в общем,
книги?
– А вы невнимательная, – укорил двоечник. – Просто объяву
повесил, не видели? Посмотрите в коридоре.
Я вышла за дверь. На стене, как и раньше, маячил плакат,
написанный аккуратным почерком, но только сейчас мне стало понятно: содержание
«дацзыбао» коренным образом изменилось. Вместо «Берите все. Бесплатно» теперь
стояло совсем иное: «Никому не трогать! Редкие книги! Завтра унесем! Даже не
приближайтесь. Будьте интеллигентными людьми, не прите ценную литературу!»
– Ну и ну! – только и смогла вымолвить я. Егоров
заговорщицки подмигнул:
– Враз расхапали! Даже ректор поживился, взял пять штук.
Интересно, зачем они ему?..
Резкий звонок мобильного заставил вздрогнуть, я схватила
трубку.
– Ну и идиоты встречаются! – с жаром воскликнула Ксюша.
– Что-то случилось?
– Бабушку привезли, – пояснила подруга, – с острым животом.
Женщина пожилая, за восемьдесят, тут аккуратность нужна. Вызвали для
консультации профессора Ливанова, а пока Андрей Моисеевич с восьмого к нам на
второй спускался, бабусю в приемном покое оставили. С ней зять приехал. Я
сначала подумала, сын, очень почтительный такой, но оказалось, муж дочери. По
виду типичный бандюган, теперь подобных редко встретишь, прямо карикатурный
вариант: бритый череп, шея как у стаффордшира, цепь золотая, перстни и речь
соответственная. Представь картину: бабулечка на каталке стонет, зятек рядом
маячит: голова опущена, руки сложены – образцовая сыновняя скорбь.
В довершение он еще иногда вынимал платок, шумно в него
сморкался и снова застывал, словно статуя, символизирующая кромешное горе. Я
бумаги заполняю, больную в палату оформляю. И тут бабулька вдруг говорит:
«Васенька, а сколько сейчас времени? Который час?» Зятек откашливается и басит:
«Ой, мама! Что вам время? Вам не часы, а минуты считать надо!»
