На финальном этапе Белов и Журавлев решили сыграть в духе советских шпионских фильмов. На роль заблудшей овцы, вовремя прозревшей, выбрали бывшего студента ГИТИСа, непонятно как затесавшегося к группу технарей и математиков. Был он патлат, тщедушен и, как считали друзья, талантлив. Короче, холерик с неустойчивой психикой. Такого сломать, как два пальца… Сложной интригой выдвинули Трубадура, под таким псевдонимом парень фигурировал в ДОРе, в кандидаты на передачу пленок «представителю иностранной разведки».
Контакт был назначен на завтра, на три часа дня, у Новодевичьего монастыря. Но по утвержденному на самом верху плану, Белов и Журавлев с утра пораньше должны были прийти в квартиру Трубадура и помочь ему написать чистосердечное признание. На профессиональном языке это называлось «профилактировать преступление». Все группу планировали замести после трех часов дня, дабы успеть внушить мысль о провале Трубадура, и тогда шквал признаний и поток соплей на первом же допросе гарантировался. Без особых хлопот с них в тот же день брали явку с повинной, а через недельку-другую, никто не знает, сколько точно отнимет бумаготворчество, группа созреет для суда, на котором Трубадур сыграет свою лучшую роль свидетеля обвинения. И сыграет, куда, сука, денется!
— Хрен там два! — выругался Белов вслух.
— Чего? — Володька оглянулся через плечо.
— Да все псу под хвост! — Белов со стоном упал на матрас. — Принесла же его нелегкая. Блин, голову на отсечение даю, решил личным присутствием обеспечить успех операции.
Белов догадался, что у начальника их отделения Трофимова в кармане лежала оптическая трубка, чуть больше стетоскопа. Приложи одним концом к «глазку» на двери, посмотри в объектив, и увидишь квартиру, как в телескоп. Перл творения оперативно-технического управления. Судя по тому, как резво слинял Трофимов, в свой приборчик глаз Трубадура, подошедшего к двери, он разглядел достаточно четко.
— У тебя такое первый раз? — Володька щелкнул фотоаппаратом. — Готово! — Он покосился на Белова. — А на моей памяти четвертый. Не бойся, еще хуже бывает.
— Успокоил! — огрызнулся Белов. — Интересно, что он скажет, если провалимся?
— А то и скажет, что прибыл лично проконтролировать операцию, — хохотнул Володька. — И еще скажет, что вы с Журавлевым ее так обосрали, что спасать было нечего.
Белов зло сплюнул. Закрыл глаза ладонью, стал лихорадочно соображать, как незаметнее вытащить Кирилла Журавлева на встречу. Требовалось обсудить ситуацию.
Выкурил две сигареты подряд, когда из рации раздался встревоженный голос Журавлева.
— «Первый» — фиксируй окна! Белов вскочил на ноги.
— Что там, Володька?
— Свет везде погас!
— Твою маму!! — Белов до белых пятен под ногтем вжал тангетту на рации. — «Второй» — ближе к подъезду! «Объект» готовится покинуть адрес. Как понял?
— Принял, «первый», принял! «Уже стемнело, дай бог, не засечет. А ребята его не упустят», — пронеслось в голове.
— «Первый», он еще в адресе, — прохрипела рация голосом Журавлева. — Свет в ванной. Слышу воду. В квартире музыка играет.
— Порядок, «Визир». Подождем, — ответил Белов.
Никому не улыбалось гоняться за клиентом по февральской Москве в неизвестном направлении и с неизвестным результатом.
Ждать пришлось почти час. В пустом полуподвале ЖЭКа отчаянно заверещал телефонный звонок. Белов с Володькой обменялись тревожными взглядами. Звонок надрывался до тех пор, пока в соседней подсобке не заворочался, как медведь в берлоге, Макарыч. Грузно бухая босыми ногами, он прошел по коридору. Басовито поматерился у телефона.
— Галя, где этот алкаш? — раздался его командирский голос.
— Федор, что ли? — ответил женский из подсобки. — Нажрался с утра, я же докладывала.
— Он у меня за Можай вылетит! В лагерь законопачу козла! — взревел Макарыч. — В двадцать третьем доме потекло. Четырнадцатая квартира заливает десятую. Кто у нас в четырнадцатой, Галь? Алкашня, что ли?
— Не, Макарушка. Мальчик там тихий. Волосатик такой.
Белов выматерился сквозь зубы.
Дверь в квартиру Трубадура взломали силами Макарыча, благо был предлог. Опоздали. Вода уже на два пальца залила пол. Трубадур лежал в ванне, высоко закинув голову. Пряди волос медузой колыхались в багровой воде. Вскрыл себе вены везде, где смог — на внутренней сторонах бедер и на локтях. Врачи потом скажут, что хватило бы и одного разреза бедренной артерии. Десять минут — и вечный покой.
Позже экспертиза материалов, собранных группой, покажет, что государственных, военных и иных тайн они не содержат. По-русски говоря, нет состава преступления. А в тот вечер из квартиры Трубадура вылезли все, до последней бумажки. В ворохе бумаг Белов нашел стихи. Почерк Трубадура, чернила свежие.
Нью-Орлеан. Трубач усталый,
Закинув голову, пьет золото трубы.
Крошится в искры свет об острые регистры.
Мулатка. Ром. Сигары. Миражи, жара,
Сахара, Ночь сгорает. Нью-Орлеан.
Трубач который раз играет,
Играет «Караван», играет «Караван»…
Говорят, Уитмен не закончил поэму «Ворон», потому что в его дверь постучал неизвестный. Трубадур не дописал стихи потому, что на пороге квартиры потоптался полковник Трофимов. Нервы, страх, угроза предать товарищей — это уже производные.
Забылось многое, что творилось и что творил. А строчки, похоже, навсегда врезались в память. И мелодия, что звучала в тот вечер в квартире Трубадура. Дюк Эллингтон. «Караван».
Белов раскрошил над пепельницей сигарету, свернул бумажный жгутик, порвал пополам, уронил поверх табачной горки. Проделал это, словно во сне. Каждый раз перед принятием сложного решения на несколько мгновений его охватывало это странное оцепенение. Выныривал Белов из него, как из теплой глубины, ошарашено уставившись на бумажных червячков и табачное крошево в пепельнице. А решение рождалось словно само собой, уже четко и бескомпромиссно сформулированное.
«Игорь, пора уходить, — сказал сам себе Белов. — Увольняться, к чертовой матери, пока не поздно. В нашем ремесле без куража нельзя. А ты его растерял».
Слева тихо скрипнул табурет. Бармен скользнул вдоль стойки. Улыбнулся новому посетителю.
— Как всегда, Настенька? — Он продолжал полировать кристально чистый бокал.
— Сухой мартини, — последовал ответ. Голос показался Белову знакомым. Он повернул тяжелую от хмеля голову. Невольно охнул от удивления.
— Настя?
— Ой! Игорь Иванович… — Девушка радостно засмеялась. — А я обратила внимание, сидит мужик и крошит сигареты. Из моих знакомых только вы так делаете.
— Ты умница и наблюдательная, — не удержался от улыбки Белов.
— Что есть, то есть. — Настя сделала хитрую лисью мордочку, забавно наморщив носик.
