Парень окинул взглядом Подседерцева. Здоровенный дядька в спортивном костюме. Хорошо, что не лысый, шевелюра густая, цыганская. Немного недоуменно посмотрел на Дмитрия. Тот что-то прошептал, парень кивнул.
— Следователь районной прокуратуры Шаповалов, — первым представился парень.
«Дима меня правильно отрекомендовал, — отметил Подседерцев. — А то, что руку старшему по званию первым не сует, то это уже признак хорошего воспитания».
— Полковник Подседерцев, Служба безопасности Президента. — Он первым делом раскрыл книжечку удостоверения, потом протянул руку. — Борис Михайлович.
Пальцы у парня оказались так себе, только ручкой каракули в протоколах выводить.
— Валентин Семенович, — добавил следователь, освобождая пальцы из медвежьей хватки Подседерцева.
— Дим, иди к ментам, проследи, чтобы телевизионщики нас не вздумали снимать. Нам реклама ни к чему. Так, Валентин Семенович?
Дмитрий по-армейски четко изобразил поворот кругом в движении, не сбавляя шага стал удаляться к уазикам.
— У меня к вам сразу же вопрос, Борис Михайлович. Как вы оказались на месте происшествия? — Юный прокурор сделал строгое лицо.
— Перед тем, как вы начнете заносить мои слова в протокол, — Подседерцев усмехнулся, — давайте расставим все по своим местам. Во-первых, я заранее согласен, что прокурор — лицо процессуально независимое и все такое прочее. Во-вторых, тут уж вы должны со мной согласиться, наша Служба обеспечивает безопасность не в абстрактном смысле, а блюдет покой вполне определенного лица. Который за четыре года сменил четырех Генеральных прокуроров. Намек понял, Валентин? — Подседерцев удостоверился, что — да. — Только не надо поджимать губки и зыркать глазками. У меня нет времени политесы разводить.
— Если вы его грохнули, так и скажите, — неожиданно выдал Валентин.
— Я похож на человека, который будет сидеть и покорно дожидаться ментов с наручниками? — усмехнулся Подседерцев.
— Нет.
— Вот и не фыркай, а слушай. Садись. — Подседерцев похлопал по капоту. Валентин прислонился задом, скрестив руки на груди. — Кому распишешь дело?
— Вы же знаете порядок. Труп в квартире или подъезде — дело тянет местное отделение. На улице — РУБОП. Постановление о возбуждении уголовного дела по факту смерти я напишу через час.
Во двор медленно въехал микроавтобус «скорой помощи».
— На труп не спешат, — со вздохом прокомментировал Валентин. — Мне пора.
— Погоди. — Подседерцев положил широкую ладонь ему на плечо. — Я же знаю, что потерпевшего ты уже установил, а в квартиру еще не входил. Вот и не торопись.
— Вы бередите мою профессиональную подозрительность, — усмехнулся Валентин.
— Слушай меня, мальчик! Сейчас ты сядешь на травку и будешь ждать, пока не подъедут мои опера. Вместе с ними войдешь в квартиру, отработаешь, как учили. А потом выпишешь бумажку на изъятие всего, что тебе скажут. Дело распишешь на Следственное управление ФСБ.
Валентин задумался. Через плечо смотрел на скучившихся у машин милиционеров.
— Они едут с группой поддержки, — добавил Подседерцев, словно прочитав его мысли. — Охрану квартиры и места происшествия мы берем на себя.
— Дело у меня отберут? — с затаенной надеждой спросил Валентин.
Подседерцев достал пачку сигарет, предложил Валентину. Тот взял. Прикурил от протянутой зажигалки.
— Ты мне сразу понравился, парень. У меня сын такой же. — Подседерцев соврал, не покраснев. До сих пор от него рождались только девочки. — Институт давно окончил?
— Три года назад.
— Еще не поздно строить планы. В прокуратуре на всю жизнь решил остаться?
Валентин вскинул голову, внимательно посмотрел в глаза Подседерцеву.
— Кем вам доводился потерпевший? — сухо спросил он.
— Информатором, — немного помедлив, ответил Подседерцев. — Еще будут вопросы?
Валентин промолчал.
— Тогда гони отсюда всю эту шатию-братию с камерами. Это раз, — начал Подседерцев. Увидел мощный джип, прокладывающий дорогу во двор серой «Волге», и добавил: — И ментов, это два. О твоих планах на жизнь поговорим после осмотра квартиры.
Лилит
Лилит блаженно жмурилась на солнечный свет, пробивающийся сквозь листву. Хан держал ее голову у себя на коленях, сильные пальцы, едва касаясь, скользили по ее груди, чуть пощипывали набухшие соски. Она согнула ногу в колене, любуясь игрой света на гладкой коже. Пятна света и теней раскрасили тело Лилит, как шкуру леопарда. Она представила себя большой кошкой, отдыхающей после ночной охоты, и в горле мягко заклокотало удовлетворенное урчание.
Хан наклонился, заглянул в лицо. Лилит улыбнулась, вскинула руку, притянула к себе. Скользнула языком по губам.
— Пора, — прошептал Хан.
— Не-а. Это же детский сад. А детишек в такую рань еще даже на горшок не сажают.
— Уже совсем светло.
— Глупый, сейчас же только гегемоны на работу тащатся. Они все местные парочки с пеленок знают. Нас запомнят, мы же для них чужаки. А начнут менты отрабатывать жилой сектор, вспомнят обязательно. Вот тебе и след.
— Сейчас как раз порядочные мужчины от любовниц возвращаются, чтобы на дачу к семье поехать. И девки, снятые на ночь, от клиентов идут. Никто на нас внимания не обратит.
Она оттолкнула его. Посмотрела снизу вверх в глаза.
Вскочила на ноги. Потянулась, изогнув спину.
Брезгливо стряхнула прилипшие травинки.
— Подай мне одежду!
Он, не вставая с колен, протянул ей платье.
— Возьми.
Лилит повернулась. Хлестко, наотмашь ударила по щеке. Спокойно смотрела ему в глаза. Ждала.
— Прошу прощения, госпожа, — пробормотал Хан, опустив глаза.
Дикая Охота
Как писали в старых романах, она была укрыта в одежды из солнечного света. Ослепительное свечение обволакивало ее обнаженные плечи, искристыми нитями струилось по плавным изгибам тела. Это была нагота, на которую было больно смотреть, притягательная и опасная нагота языческой богини. Сочные губы дрожали в улыбке, но взгляд оставался требовательным и ждущим. Она не манила и не отталкивала, не ускользала и не звала. Она ждала, когда перед ней упадут на колени. Он никак не мог разглядеть ее лица, ощущал на себе ее тяжелый взгляд, но сам ничего разглядеть не мог сквозь ослепительное свечение, окутавшее ее наготу…
Максимов распахнул глаза. На потолке ослепительно горела яркая полоса, рассвет ударил в окно. Свежий ветер теребил белые шторы.
Ладонь Вики лежала на его груди, невесомая и горячая, как пригревшийся котенок. Боясь пошевелиться и разбудить, Максимов закрыл глаза. Видение уже исчезло, оставив на память лишь гнетущую тяжесть под сердцем.
