Он подхватил ведро, толкнул дверь на улицу. Конвой, спавший на крыльце, радостно забарабанил хвостом.
— А вставать в присутствии начальства уже не обязательно? — строгим голосом спросил его Максимов. — Да будет тебе, обормот, известно, я назначен старшим сторожем этого лепрозория.
Пес наклонил голову набок, прислушиваясь к словам своего вожака. Смысла их он, естественно, не понял. Но за наигранной веселостью интонации уловил что-то, что заставило его вскочить и уткнуться носом в колено вожака. Он поднял полные грусти глаза и тихо заскулил.
— Да брось ты, псина. Прорвемся! — Вожак потрепал его крепкой ладонью по холке, и пес блаженно закрыл глаза.
Максимов сбежал с крыльца и, размахивая полупустым ведром, пошел к мусорному ящику у ворот.
Конвой вздохнул и улегся на крыльце. Пока у вожака в пальцах оставалась стальная пружинная сила, ни за него, ни за свою жизнь можно не опасаться.
Глава двадцать восьмая. Долгие проводы, короткие встречи
Цель оправдывает средства
Толстые стекла глушили рев взлетающих самолетов. За окнами быстро стемнело. Ему показалось, что ресторан превратился в огромный аквариум с черными стеклами. В мутном свете настольных ламп колыхались люди-водоросли. Официантки белыми рыбками скользили в густом, как теплая стоячая вода, воздухе. Гога стал похож на большого лупоглазого осьминога. Сидевший с ним рядом Самвел водил острой, как у мурены, мордочкой. Глаза были по-рыбьи равнодушными и хищными одновременно.
Ашкенази вытер холодную испарину со лба. В горле пересохло, перед глазами плыли цветные облачка. Он сделал еще глоток. Апельсиновый сок показался кислотой, Ашкенази закашлялся, зажав рот салфеткой. От кашля ножом резануло под сердцем. Он охнул и прижал ладонь к груди, где вялым комочком все слабее и слабее билось сердце.
— Ах! — Гога проводил взглядом пошедший на взлет мерцающий строчкой иллюминаторов огромный «Боинг». — Красавец, просто красавец! — Он вы тер салфеткой маслянистые губы. — Слушай, что скажу, дорогой Самвел. Есть вещи, которые, как ни объясняй, никогда не поймешь. Вот этот самолет. — Он ткнул вилкой вслед круто набиравшему высоту «Боингу». — Кусок железа, фаршированный приборами. Но летает, как птица! И не надо мне объяснять всякую аэродинамику-хренамику. Ни ты, ни я ни черта в ней не понимаем, да? Мы восхищаемся красотой. А как ее объяснить, Самвел? Нельзя же объяснить красоту женщины анатомией. Ну там печень, почки и прочий ливер… Все одинаково. Но одна — красавица, а на вторую — домкратом не поднять. К чему это я? А к тому, Самвел, что я хочу поднять этот бокал за то, чтобы мы никогда не разучились восхищаться красотой и не учились задавать дурацкие вопросы.
— Хорошо сказал, Гога. Очень хорошо! — Самвел поднял свой бокал, посмотрел вино на свет. Успел стрельнуть глазами по углам зала.
— Э, дорогой. — Гога широко улыбнулся. — Со мной так не надо. Что тебя беспокоит? Сидим, пьем, кушаем. Люди кругом приличные. Зачем волнуешься, меня волноваться заставляешь?
Он в который раз поймал себя на мысли, что подозрительность Самвела начала приобретать маниакальный характер. Гоге Осташвили Самвел достался по наследству. С детства привык, что остролицый, всегда настороженный Самвел находился рядом с отцом. Рядом, но чуть сзади. Отец завещал ему беречь своих сыновей. Старшего год назад нашла пуля. Гога остался единственным в роду мужчиной, и Самвел занял место у него за спиной. Через него шли связи по всему Кавказу. Двоюродный брат Самвела стал начальником штаба отрядов «Мхендриони», с таким родственником никаких проблем в Грузии иметь не будешь. О подозрительности и жестокости Самвела знал весь преступный мир бывшего Союза. Но опека, благодаря которой удалось сохранить наработанное отцом и старшим братом, все больше и больше тяготила Гогу. Самвел был старшим во всех смыслах этого слова, открыто выступить против его авторитета Гога не решался. Он окольными путями добыл данные медицинского обследования Самвела, оказалось, что тот здоров, как бык. Оставалась одна надежда — на случай, произошедший по божьей воле или хорошо организованный.
— Береженого бог бережет. — Самвел покачал бокал в руке. Острые разноцветные блики больно ударили по глазам Ашкенази, сосредоточенно пережевывающего кусок антрекота. Всем своим видом Ашкенази показывал, что к разговору никакого отношения не имеет и иметь не желает.
— Слушай, давай я денег дам, всех отсюда попросят?! — Гога едва сдерживал рвавшееся наружу раздражение. — Посидим последние полчаса, как люди. Тогда ты не будешь зыркать по сторонам? — Гога уже вскинул было руку, но Самвел отрицательно покачал головой.
— Не надо, Гога. Нельзя обижать всех подряд. Врагов надо помнить в лицо. Вокруг большого человека — а ты стал большим, отец, пусть земля ему будет пухом, мог бы тобой гордиться — крутится слишком много людей. Надо быть осторожным и не отдавить кому-нибудь лапку. Маленькие — они обидчивые. А если это умный человечек, то понимает, что стать большим можно, повалив того, кто уже состоялся. Закон природы.
— Что-то я тебя не пойму?
— Алаверды, Гога. Ты мне как сын. Хочу выпить, чтобы мы никогда не научились забывать своих близких и прощать своих врагов.
— Хорошо сказал. — Гога пригубил вино. Пил всегда мало. Мяса практически не ел. Но никогда не позволял себе давить на других — пусть пьют и едят, что заблагорассудится, сколько жить, болеть или нет — каждый выбирает сам. Проследил за Самвелом, тот пил правильно, так и надо пить сухое вино: медленно, сквозь зубы, втягивая в себя острую, щекочущую горло холодком струю. — Я понял тебя, дядя Самвел. — Отставил бокал. — Вернусь из Вены, поговорим. Потерпи пару дней.
— Что мне ждать, пока ты там своих гимнасток по тощим задницам хлопаешь? Без тебя чемпионками станут, можешь не беспокоиться. Не хочу ждать. — Самвел тряхнул головой. — Скажу сейчас, а ты подумай. Время будет. — Он уже не таясь осмотрел зал. Поймав его тревожный взгляд, мальчики-крепыши из охраны, оккупировавшие два соседних стола, закрутили головами на толстых боксерских шеях.
— Ладно, говори. — Гога положил локти на стол. Жалобно пискнули швы у натянувшегося на его мощных плечах темно-бордового пиджака.
— Не споткнись, Гога. Ты растешь, стал совсем крутым. Тебя отовсюду видно. А это не всем нравится. Вспомни о брате. — Самвел понизил голос. — Он посчитал, что достиг всего. И через месяц его убили. Не повторяй его ошибки. Не торопись взять от жизни все. Оставь немного на завтра. Или этого завтра у тебя не будет.
— А что у меня есть? — повысил голос Гога. — Деньги? Этой грязи сейчас у всех полно. В Кремль пустили? Потому что уважают. У меня сила, Самвел. А сейчас время сильных. Хватит, поползали на брюхе. Вспомни, колбасу жрали — шторы закрывали! Как бы кто не заметил, что ты лишнюю пайку схавал. А я не хочу горбатым ходить, если всех перекосило.
— Да, Кремль… — Самвел подцепил пальцами листик зелени, отправил в рот.
— Что, не нравится? — зло прищурился Гога.
