— Так в медроте уже вырезали!
— Еще кое-что надо подправить.
— Череп не повреди!
— Если он у тебя осколок поймал и выдержал, то скальпель и подавно, — опять противно захрустело, этот мерзкий звук заполнил весь череп.
— Вы нитки-то хоть проспиртовали, — морщась от боли, но крепясь перед очаровательной блондинкой, поинтересовался я.
— Проспиртовали.
— И то уже хорошо. А то думал, как все в армии, на авось.
— Всякое бывало, когда на передовой оперировали, приходилось и простыми нитками шить.
— И живы?
— Живы, — успокоил он меня.
— Ну и слава богу.
— Капитан, ты бы не дышал на меня, — попросил меня врач.
— Не понял?
— Перегар от тебя — лошадь свалит.
— Коллеги после ранения подлечили.
— Молчи, а то я свалюсь. Носом дыши.
— Я засопел.
— Тише дыши, а то все равно пахнет. Потерпи, сейчас заканчиваю, через минуту… Все. Готово. Иди в палату, до утра перекантуешься. Я тебя уже в полетный лист занес, полетишь на родину. Твоя война закончилась.
— Спасибо. Огромное спасибо.
Пошатываясь, я вышел на свежий воздух. Похлопал по карманам, сигареты остались в бушлате. Вернулся в госпиталь, в приемном покое забрал бушлат. Снова вышел на улицу и закурил. То ли от лекарств, то ли от долгого некурения, голова закружилась. Юра уже уехал. Медленно, как позволяло здоровье, поплелся в сторону аэропорта. Меня в темноте окликнул часовой:
— Стой! Пароль минус один!
— Пошел на хрен.
— Я тебе пойду сейчас.
— Заткнись и вызови коменданта аэропорта.
— Сейчас.
Минут через десять появился заспанный Сашка:
— Кто коменданта спрашивал?
— Я, Саша. Миронов моя фамилия.
— Слава, ты?
— Я, брат, я.
— Здорово, старый черт! Что с тобой, Слава?
— Ничего страшного, зацепило осколком, череп цел.
— Пойдем, я врачей всех знаю, они посмотрят тебя как следует.
— Саша, они меня уже смотрели. Скажи лучше, во сколько самолет за ранеными?
— Часов в двенадцать обычно. Там забирают — и в Ростов. На сортировку, а оттуда уже по России. Все, отвоевался?
— Хрен тебе. Отвоевался. Скажешь же такое! Во сколько транспорт пойдет на Ханкалу.
— Не знаю. С вечера не планировал. А зачем тебе? Удрать хочешь?
— Быстро соображаешь. Сообрази часиков в восемь что-нибудь ко мне в бригаду. А если не получится, то хотя бы до Ханкалы. Сделаешь?
— Слава, тебе надо отлежаться. Езжай домой. Я тебя первым классом отправлю.
— Ты меня в Ханкалу первым классом отправь. Не могу я, Саша, уезжать. Понимаешь, не могу.
— Почему?
— Почему? Хрен его знает почему.
— Ты же не струсил, не сбежал, получил ранение и не куда-нибудь, а в голову. Слава, с башкой не шутят.
— Отстань, не агитируй. Останусь здесь и точка. Не поможешь с транспортом — доберусь на попутках. Дашь транспорт?
— Дам.
— Я когда смотаюсь, то здесь кипеж поднимется, замни. Не люблю скандалов. Ладно, я пошел в госпиталь.
— Так может посидим, у меня коньячок французский есть. Давай, Слава, а?
— Нет, не могу. Мутит меня что-то. Пойду прилягу. Так в восемь я здесь?
— Да, будет транспорт.
Я пошел в госпиталь. В потемках нашел свободную койку. Не раздеваясь, — только снял ботинки — лег и заснул. Проспал без снов. Утром проснулся часов в семь, ополоснул лицо, прополоскал рот и, покуривая, пошел к зданию аэропорта.
Там меня уже ждал, нервно куря, Саша. Увидев меня, он пошел навстречу, широко раскинув руки. Встретились, обнялись.
— Как ты, Слава?
— Спасибо, нормально. Отвезешь?
— Только до Ханкалы.
— Годится. Идем, я позвоню в бригаду, чтобы оттуда забрали.
Мы прошли на узел связи, там я вызвал бригаду и попросил меня забрать из Ханкалы. Народ очень удивился, я ответил, что обозвали симулянтом и выгнали, даже завтраком кормить не стали.
Глава 24
Ехал через весь город. Оружия не было, ощущение было такое, что едешь по городу голый, все на тебя смотрят, а ты даже прикрыться фиговым листочком не можешь. Проезжали развалины. Не город, а сплошные руины. Для чего все это было сделано? Ради чего, кого? Ради чего я получил дырку в голове? Пока легко отделался, могла быть хуже. И привезли бы меня в сосновом ящике, завернутого в фольгу, а как же сын? Блядь! Кто-нибудь мне объяснит, ради чего мы разрушили этот город, убили столько людей, положили своих? Чтобы безработицы не было? Не понимаю!
И в очередной раз мучил себя вопросами бестолковой войны. В горах мусора копошились люди, толкали перед собой коляски, тележки с нехитрым скарбом. Возле домов еще лежали неубранные трупы. Маразм! До сих пор не убрали трупы! Сейчас чуть потеплеет и чума обеспечена. Блядь! Как убивать людей, так деньги находятся, а как по-человечески похоронить, нет ни денег, ни желания. Полпроцента от награбленного выделили бы на похороны.
Бестолковейшая, бездарнейшая война. Генералы получают награды, увозят полные самолеты добра, а мне выдадут страховочку. Я подсчитал, что будет ровно полтора миллиона рублей. Можно что-то купить, если не затянут, и дадут вовремя. А то инфляция все сожрет.
Пацаны бегали перед развалинами и играли в войну. Что-то кричали на своем языке, смеялись. Дети играют только в то, что видят. А кроме войны, они ничего не видят. Так и вырастут, и кроме войны, и вот этих развалин, ничего не увидят. Разрушать быстро, а вот чтобы строить, необходимы годы, поколения. Сомневаюсь, что народ, который мы пытались уничтожить и научили воевать, народ, вкусивший разбойной жизни и имеющий реального врага — нас, сможет или захочет что-нибудь здесь возрождать. Они поедут в Россию. Вот там развернутся, повеселятся. Может, заставят население российских городов частично испытать тот ужас, что довелось им пережить. Кто знает?.. Кто мог предположить полгода, год назад, что такое может произойти? Мне в этом году сына в школу вести. Надо бы закончить всю эту бодягу до первого сентября, а то будет он вместо уроков смотреть военную хронику в новостях.
Не завтракал, под ложечкой сосало и, несмотря на головную боль, было желание выпить. Может это признаки алкоголизма? Посмотрим. Главное, добраться до своих, а то сейчас перехватят и отправят домой. Почему я, собственно, не хочу домой? С одной стороны все мои помыслы и желания только на это направлены, а с другой?… Не люблю бросать начатое на полдороге. Закончить надо. Замены не пришло, перед бойцами, офицерами, русскими, что полегли здесь, стали калеками на всю оставшуюся жизнь — стыдно. Да и что, приеду я домой, такой весь расписной, с перемотанной, раскалывающейся от боли головой и скажу: «Здравствуй, дорогая жена!» На хрен! Поправлюсь — поеду. Нет такого приказа, чтобы вернуть меня домой, без моего желания. Сейчас активных боевых действий нет, все более-менее спокойно. Отлежусь. Медикаменты на складах сам набирал, а не хватит — обменяю на спирт у соседей, или Сашка-комендант достанет. Вытянем! Главное — живу.
